Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора

На горке, обдуваемой всеми ветрами, Гуго де Пейн выкопал могилу и с помощью носилок, сооруженных из двух жердей и веток, перетащил тело друга. На дне могилы он сделал небольшое углубление и положил в него горшок с найденными драгоценностями. Прежде чем сделать это, тамплиер долго рассуждал – пожалуй, не меньше, чем в выборе места погребения. Он страстно желал оставить при себе бесценные браслет и гребень, но потеря друга вызвала острую физическую боль в сердце. Гуго де Пейн убедился, что и он смертен, более того, он не был уверен, что на много переживет Понтия, а завещать сокровища в пустыне было некому. В итоге отшельник остановился на мысли, что никто в целом мире не поймет истинную цену этих произведений из золота и слоновой кости, никому, кроме Понтия, они не будут столь дороги. Любой человек, нашедший сокровища, оценит браслет по количеству золота, ушедшего на его изготовление. Потому бесценные вещи, извлеченные из песка, в песок и вернулись.

Попрощавшись, он уложил орошенное слезами тело Понтия на дно могилы и обессилевший присел на ее край. Гуго смог бросить лишь несколько горстей песка, и руки безвольно опустились. И тут налетевший ветер погнал песок пустыни прямо в могилу. На глазах старика песок вначале скрыл ноги Понтия, затем тело и, наконец, лицо.

Через некоторое время место упокоения иудея не только сравнялось с ландшафтом, над ним даже вырос небольшой бархан. Лишь деревянный столбик, который Гуго заблаговременно воткнул у края могилы, говорил, что здесь захоронен человек.

В последующие дни и недели Гуго де Пейн чувствовал себе очень плохо: к печальным мыслям, к переживаниям об ушедшем друге прибавилась и боль осязаемая. Попеременно болели разные части тела: сердце, голова, спина, ломило руки, подкашивались ноги. Как ни странно, чем дольше он лежал, ничем не занимаясь, тем больше его одолевали мрачные мысли и физическая боль.

Невольно он был вынужден заботиться о себе, потому что уморить себя голодом – было страшным грехом для Гуго де Пейна. Ведь жизнь человека имеет право забрать только Господь, и только Он решает, когда и кому пришла пора умереть. Старец занялся тем, что вырезал имя Понтия на столбе, ставшем ему памятником. Дерево тысячелетней давности, найденное в раскопанной части цистерны – вероятно дуб, – оказалось на редкость прочным, и работа растянулась на несколько дней. Он уже не мог работать так бодро и весело – от восхода солнца до его заката, – как в прежние годы. К вечеру на все тело накатывалась такая усталость, что отшельник едва добирался до шалаша; но это была приятная усталость, а болезнь, бродившая по телу, исчезла сама собой.

Каждодневные походы к могиле Понтия и кропотливое выдалбливание букв в дереве, которое сродни камню, отняло немало сил Гуго. Вместе с недавней болезнью к нему пришло осознание, что он остался один на этом островке среди пустыни и похоронить его будет некому. Но недолго мучился де Пейн над решением этого непростого вопроса.

Ему вспомнился старый франк из Киликии, потерявший единственного сына и своеобразно позаботившийся о собственном погребении. Могила, заготовленная для самого себя, предстала перед мысленным взором Гуго. Хотя у старика из Киликии было в тысячу раз больше шансов, что некий прохожий закроет песком его остывшее тело, но наш отшельник не без оснований полагал, что эту работу сможет выполнить ветер, гуляющий по пустыне.

Он, не откладывая, принялся за дело. Поскольку Гуго де Пейн теперь чувствовал себя вполне сносно, то и начал готовиться к собственному погребению не с копки могилы. На столбе, неведомо кем оставленном в цистерне – точно таком крепком, как и на могиле Понтия, – Гуго принялся вырезать собственное имя. Работа была не из легких; на огрубелых старческих руках даже появились мозоли, коих Гуго не видел уже несколько десятилетий. Когда последняя буква встала на свое место, он отнес сей памятник к могиле Понтия и вкопал рядом.

Выполнив нелегкую для его возраста работу, Гуго упал без сил между собственным памятником и стелой Понтия. Некоторое время он был занят тем, что прислушивался к собственному организму, силясь определить, сколько осталось жить. Однако дыхания смерти, даже рядом с могилой друга, франк не почувствовал. Было лишь чувство сильной усталости, и не более того… Все так же ровно билось сердце (только сильнее, чем обычно), все такой же незатуманенный взор осматривал зеленый остров, коего он стал единоличным властителем.

Следующую неделю он практически не утруждал себя; руки с растекшимися мозолями требовали безделья, и Гуго подчинился обстоятельствам. Руки зажили, но затянувшееся безделье снова вызвало приступ меланхолии, в душе воцарилась пустота, точно такая, как и в окружающем мире. Чувство одиночества, ранее ему неведомое оттого, что он всегда был занят, что рядом был друг и предаваться унынию просто не имелось времени, – теперь нахлынуло страшной волной. Приняв свое новое состояние за предвестие еще худшего, Гуго де Пейн отправился копать собственную могилу.