Сокровище троллей

…Нам сказали, что нас не убьют. Что мы им нужны живыми. Но мы не верили, и нам было так страшно…

Один — плешивый, с круглыми маслеными глазками — дожевал лепешку, отряхнул крошки с бороденки и сказал:

— А скучно… Жди тут, как дурак… — Мазнул по нам сырым, тяжелым взглядом. — И поразвлечься нельзя… нельзя, а?

Это он того спросил, что стоял у двери. Главного.

— Я тебе развлекусь, — угрюмо ответил тот. — Я тебе так развлекусь, что ноги твои кривые у тебя из-за ушей торчать будут.

Плешивый струхнул.

— А я что, я ничего… — затараторил он. — Не трогать так не трогать… Я ж худого не хотел. Я думал: может, вон та рыжая нам споет?

И наугад указал на Аймару.

Аймара ледяным взрослым голосом ответила, что петь не умеет и вообще от рождения глухонемая. Здорово это у нее получилось — вроде и слова худого не сказала, а как ведро помоев на этого поганца выплеснула.

Тот обиделся, даже про главаря своего забыл:

— Не поёшь, да? А если тебе ухи закрутить — небось так запоешь, что медведь в берлоге услышит!

И тут Маринга вскочила на ноги. Главарь дернулся к ней, но Маринга упала на колени и запричитала — жалобно так, пронзительно:

— Ой, дяденьки, миленькие, родненькие, не надо! Не обижайте сестренку, она глупая, она не понимает! Не трогайте ее, пожалуйста, лучше я вам хоть спою, хоть станцую…

— Цыц! — прикрикнул на нее главарь, и она разом оборвала причитания.

Мне ее лица не видно было, она стояла ко мне спиной. Но плешивый глянул на нее — и смягчился.

— Слышь, Хмурый, пусть станцует! — обернулся он к главарю — и тот, чуть помедлив, кивнул.

— А музыка? — Голос Маринги сразу стал лукаво-капризным, словно не она стоит на коленях, а ее упрашивают, уламывают.

— Музыка? — вмешался третий, который до этого молчал и жрал. Положил ладони на стол и начат ими прихлопывать — хлопки сложились в мотивчик. Плешивый заулыбался и начал стучать в такт кружкой. «По водицу я ходила» — кто не слыхал этой песенки?

Маринга вскочила, закружилась, зацокала каблучками. Не скажу, что она плясала, как настоящая танцовщица… что там, тринадцать лет девчушке… а только эти гады перестали улыбаться. Глаза у них стали… голодные. Меня мороз по коже пробрал. И не стучат уже по столу. Теперь каблучки Маринги ведут мелодию. И тут она запела:

По водицу я ходила,
А что вечер — ну и пусть!
Ведра дома позабыла —
Ну и ладно, не вернусь!

Все на нее глядят — и никто не обратил внимания, что у стены поднялась на ноги Аймара. Я бы и сам не заметил, но она ко мне плечом прижималась — вот я и почувствовал, что она скользнула вверх.

Стоит Аймара, а у ее плеча, в железном гнезде — два факела. Сосновые, обмотанные промасленной паклей. Если на улицу в темень выйти — только сунь в очаг…

А Маринга уже у стола. Кружится, руками машет. Те двое уже не сидят — на ногах стоят, через стол переглянулись, на Марингу смотрят.

А она знай поет:

Встречу парня возле речки,
У текучей у воды.
Ах, уймись, мое сердечко:
Как бы не было беды!

И на последнем слове левой рукой схватила со стола миску из-под лепешек. А правой — кувшин…

Вот зря мой господин усмехается. Да, тринадцать лет. Но мы же, все трое, росли на борту корабля, отцам было не с кем нас оставить. Матросы нам были вместо нянек, а чему матросы могут научить?.. Много чему. И драться тоже. Бить жестоко и точно.

Она ударила двумя руками сразу, мне б так не суметь. Левой рукой — плешивого миской в висок, правой — его дружка кувшином по башке. И тут же в стол вцепилась, на них толкнула.

Третий — ну, Хмурый — шагнул к столу… только шаг и сделал. Аймара — она меткая. В детстве в меня игрушками швыряла — хоть бы раз промахнулась… Аккурат по голове Хмурому факел угодил.

Но то ли факел был легкий, сосновый, то ли ручка еще детская… развернулся Хмурый и с рычанием — на нее!

Как он ко мне спиной повернулся, так я — откуда смелость взялась! — прыгнул на него сзади, ухватил за локти и повис. Ну, помешал ударить. Он меня стряхнул, но я успел увидеть, как Аймара второй факел из гнезда выдернула. Тут Хмурый меня об стену шарахнул. У меня в глазах потемнело…

Очнулся я уже на крыльце. Изнутри грохот, дверь трещит. Рядом одна из близняшек — глаза большие, волосы растрепаны. Я весь мокрый: это она меня в чувство приводила, водой обливала, там родничок был в кустах.

— Плохо мы их связали, — бормочет она. — Дверь ломают.

И громко так сестре:

— Он очнулся! Долго будешь возиться, рыжая?

Я обернулся, гляжу: вторая близняшка уже нашу Синичку в возок запрягает.

Дохромал я до возка — голова болит, спину ломит. Плюхнулся в возок и снова потерял сознание. Дальше уже ничего не помню. Близняшки потом рассказывали, что была погоня, но Синичка на выдала. Наши родители плохих лошадей не покупают.

* * *

Челивис поставил на стол кубок, про который успел позабыть.