Сокрушение Лехи Быкова

— Подожди! — вдруг всполошилась убогая. — Мы же отчество не записали.

— Чье отчество? — опешил я.

— Твое, конечно. Как отца-то зовут? На фронте он у тебя?

— На фронте… — Я впервые поднял глаза — на меня со стены среди других писателей строго смотрел носатый мужик с окладистой бородищей. — А зовут его Афанасием! — почти выкрикнул я, становясь таким образом незаконным сыном незаконнорожденного Афанасия Афанасьевича Фета.

— Так и запишем — Леонид Афанасьевич. Хорошее отчество, исчезать стали исконные русские имена… А не много тебе сразу две-то? — спросила старушонка, протягивая мне книги.

— В самый раз, я быстро читаю, — соврал я снова, уставясь в пол, чтоб бабушка не разглядела моего лица. Предосторожность, впрочем, напрасная, сослепу она меня и в упор не видела. Потом забрал книги и, усевшись за последний, самый ближний к дверям стол, накинулся на «Джуру».

Зал постепенно заполнялся. Приходили бледные мальчики, на вид страшно умные. Словно из воздуха возникали такие же девочки. Где вы теперь, мои милые товарищи по читальному залу Моего Города? Отчаянные и голодные пожиратели прекрасных книг?.. Где бы и кем бы вы ни были сейчас, уверен: дни, проведенные вами в том высоком зале, были самыми счастливыми в вашей жизни!.. Вот где совершались или готовились великие открытия второй половины двадцатого века!..

Зал заполнялся, а я — уродливое исключение из благородной читающей публики — ждал.

И — дождался! Убогую начальницу с ее допотопным пенсне сменила глазастая, востроносая девица, которая так и зыркала, так и зыркала по залу. Что ж, сильного врага и обхитрить почетнее.

Я раскрыл занимательного Перельмана, потом будто случайно столкнул «Джуру» под стол, наклонился, доставая, но выпрямился с пустыми руками: толстая книга, сдавив мне кишки до потери дыхания, надежно покоилась на животе под рубашкой. Потом встал и легкой тенью скользнул в дверь, ссыпался с лестницы, вылетел на улицу.

А на моем месте в читалке, успокаивая бдительный взор девицы-библиотекарши, остался открытый Перельман с его физическими чудесами…

Я проглотил «Джуру» и верно за сутки, но собрался в читалку только на третий день к вечеру; сидя в своем маленьком огороде, среди набравшего силу репейника и картофельных, мелких еще всходов, я метался по книге, по огромной Средней Азии и Памиру из конца в конец, еще раз переживал необыкновенные приключения горца Джуры, простодушного и великого человека, лучшего в мире стрелка, вставшего на сторону красных, и его верного друга, тоже великой памирской овчарки Тэкэ. Я вместе с Джурой без промаха стрелял по басмачам, дрался вместе с Тэкэ с одичавшими бродячими псами, вмерзал в фирн, горный лед, вместе с экспедицией Марко Поло, вместе с его чудно одетыми купцами-генуэзцами и их верблюдами, груженными индийскими драгоценностями… Я жил в другом мире — я был счастлив. Новее кончается, счастье тоже…

Наконец, я двинул в читалку — приближался час расплаты. Хотя я его и не боялся, отрепетировав роль благородного товарища этого придурка Шакалова Леонида, который по незнанию утащил книгу домой, а я вот возвращаю, такой сознательный мальчик!

Все-т; аки этот миг вранья я оттягивал и пошел в центр длинным путем. Через Новый мост.

Но до Нового моста не дошел.

На углу Пролетарской улицы, у дома, где он с матерью-врачихой снимал квартиру, встретил меня эвакуированный восьмиклассник Женя Херсонец. Краса и гордость школы, наш общественный пионервожатый. Придя к нам в класс, он как-то сразу выделил меня из общей, стриженной наголо массы и часто на переменках, обняв за плечи, прогуливался со мной по школьному коридору. Со старшими мне было обычно уныло, неловко, скорей бы отвязаться, а с Женей— другое дело! С ним можно было поговорить обо всем. Иногда мы подходили с ним к окну, и Женя печально глядел вдаль, вспоминая, ясно, свой оккупированный Херсон, свою родину, и тйхо, будто про себя, пел:

В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган…

Он пел, а мою маленькую, грешную мою душонку захлестывало великой его тоской…

— Ты куда, Дениска-ириска? — спросил он.

Я сказал. Истину, понятно, до конца не раскрыв.

— А что сдаешь? — поинтересовался он.

— Вот!

И Женя, первый в школе книгочей, обомлел: Георгий Тушкан! «Джура»! Он присел на завалинку и стал лихорадочно перебирать страницы.

— Я давно за ней гоняюсь, могучая, говорят, вешь! — Он нежно погладил ладонью по серой, со знаками библиотеки приключений обложке, потом поднял на меня просящие глаза: — Дай почитать старому другу.

— Не могу, клянусь! — Я щелкнул ногтем большого пальца по зубам, потом провел им по шее, давая страшную клятву. — Я и так просрочил, меня из библиотеки исключат.

— Жаль, — Женя вернул мне «Джуру». И вдруг, будто что-то вспомнив, ударил себя ладошкой по высокому лбу. — Ты, я знаю, оружие любишь?

— У меня своего полно.

— Да я не про деревяшки говорю — про настоящее! Хочешь, я тебе шашку отдам? Насовсем!

Теперь обомлел я.

— К-какую?