Сокрушительный удар

Он вступил в торг, но вышел из игры, когда цена поднялась выше назначенного ему предела в пятьдесят тысяч. Я подумал о том, как легко повлиять на ход торгов. Паули поверил мне два раза: в первый раз, когда я отсоветовал ему покупать рыжего, и во второй, когда посоветовал купить каракового. И не раздумывая последовал моему совету. Что же удивительного, что другие следуют советам Вика Винсента? Трудно винить человека, следующего совету того, кто отговаривает его покупать лошадь, когда на карту поставлены такие суммы.

Когда цена поднялась до пятидесяти двух тысяч, все крупные фирмы вышли из игры и торг превратился в состязание между Виком Винсентом и рыжим йоркширцем Файндейлом, работавшим на Уилтона Янга. Я внезапно заметил, что Константин Бреветт явился сюда со своими благородными сединами и очками в черной оправе и теперь стоит за плечом у Вика и что-то яростно шепчет ему на ухо.

Человек Уилтона Янга набавлял цену так стремительно, словно у него был собственный монетный двор. Константин выглядел уязвленным и решительным. Годовички, которые стоят больше шестидесяти тысяч фунтов, — не слишком выгодное вложение капитала, даже если это потомство Транспортера, и я догадывался, что, не будь его противником Уилтон Янг, Константин бы уже давно отказался от торга.

Когда цена дошла до семидесяти тысяч, он начал хмуриться. На семидесяти пяти он яростно замотал головой и ушел прочь. Рыжий Файндейл подмигнул Вику Винсенту.

— Недешевая, однако, лошадка! — заметил Паули Текса.

— Пожалуй, даже слишком дорогая, — согласился я.

— Что ж, гордость обходится недешево. «Да, пожалуй», — подумал я. Любая гордость так или иначе обходится недешево.

Паули предложил выпить. Главные события дня завершились, и толпа хлынула к бару. Мы влились в общий поток.

— Нет, Джонас, серьезно! — говорил Паули, держа в руке стакан. Его черты снова были исполнены благодушия. — Отныне в игре нет места одиночкам. Тебе следует либо присоединиться к крупной фирме, либо же договориться с другими мелкими торговцами вроде тебя и действовать заодно. Это система, ее не переспоришь... тем более если ты рассчитываешь на прибыль.

— Ладно, Паули, хватит, — сказал я.

— Слушай, приятель, мне просто не хочется, чтобы ты вляпался в крупные неприятности!

— Да ничего со мной не случится! — сказал я. Но Паули потряс головой и возразил, что всерьез за меня боится. Я слишком честен, и мне это на пользу не пойдет.

Глава 8

Константин, Керри и Николь были на ипподроме: в этот день в скачках должен был участвовать жеребчик Константина, бывший фаворитом главного заезда. Константин был в таком дурном настроении, что им, пожалуй, было бы веселее в приемной у зубного врача. Поэтому вскоре после того, как они прибыли, Николь сбежал из атмосферы всеобщего уныния и с гримасой присоединился ко мне.

— Этот чертов Уилтон Янг...

Мы спустились к паддоку, чтобы посмотреть, как выводят двухлеток, участвующих в скачке для новичков.

— Скажи своему папе, пусть утешится тем, что Уилтон Янг скорее всего выбросил деньги на ветер.

— Ты думаешь?

— Многие ли лошади берут призы стоимостью в семьдесят пять тысяч?

— Папа убежден, что этот жеребчик выиграет Триумфальную Арку.

— Скорее утешительную скачку в Редкаре. Николь расхохотался.

— Да, это его подбодрит!

Я спросил, как поживает Речной Бог. Николь ответил, что конь ест хорошо и выглядеть стал уже лучше. Он спросил, не узнал ли я, зачем Кучерявому понадобились его лошади, и я сказал, что еще нет. И мы еще некоторое время провели вместе, скрепляя неожиданно возникшую дружбу.

Вик Винсент это заметил, и ему это не понравилось: он воспринял нашу дружбу как еще одно покушение на его монополию на Бреветтов. Даже Николь ощутил направленную на меня вспышку злобы.

— Что ты такого сделал, что Вик на тебя злится? — спросил он.

— Ничего.

— Но что-то же ты сделал? Я покачал головой.

— Дело не в том, что я сделал, а в том, чего я делать не собираюсь. И не спрашивай, что именно, потому что я тебе не отвечу.

Николь фыркнул.

— Что, профессиональная тайна?

— Ну да, вроде того.

Он искоса взглянул на меня и усмехнулся.

— Как тогда, когда я нечестно выиграл скачку, а ты не стал жаловаться на меня распорядителям?

— Н-ну...

— Ага, — сказал он. — Ты, может, и забыл, но я-то помню. Ты пришел четвертым. Ты слышал, как я наплел владельцу с три короба, и ничего не сказал.

— Но ты же выиграл.

— Ага... А если бы ты рассказал об этом, меня бы опротестовали.

— Так это когда было...

— Целых три года назад! — Он ухмыльнулся. — А клыки у леопарда прежние.

— Пятна.

— Клыки! — Усмешка мелькнула и исчезла. — Состязаться с тобой было сущим наказанием.

— Ну что ты!

— Ей-богу. Ты был милейшим парнем, пока не сядешь в седло, но уж тогда — берегись все!

Он помолчал.

— Я должен тебе сказать одну вещь... Я у тебя многому научился. Научился не ныть и не жаловаться, когда судьба к тебе несправедлива. Научился не обращать внимания на мелкие неприятности и стремиться вперед, вместо того чтобы пережевывать старые обиды. И не скулить, когда все идет не так, как хотелось бы. Так что, пожалуй, я тебе многим обязан.