Соль

– Почти все сенарцы летели на планету, уже имея значительные суммы денег, – напомнил он, потирая лысину.

– Но далеко не все могли похвастаться состоянием, равным вашему! – заметил я.

Магнат засмеялся:

Однако экономика страны не может держаться на одном богатстве. Нам нужен низший класс, который бы выполнял черную работу. Уже есть некоторые представители этого слоя, но их все равно не хватает, чтобы заполнить все вакантные места.

– Вы думаете, мигранты решат проблему?

– О, я бы не называл их мигрантами, – возразил он, – я лучше дал бы им статус граждан Сенара, с условием пересмотреть решение и выдворить из страны в случае, если они обанкротятся.

– А банкротами их признают, когда…

– Когда они перестанут платить налоги, наверное. Когда у них закончатся деньги.

– Но они приезжают к нам без копейки в кармане! Мы что, должны сразу же их выгонять?…

– Если у них закончились деньги, – поправился Варнке, – и нет работы. Пока иммигранты работают на меня, у них будет достаточно средств для выплаты налогов и покупки продуктов.

На том и порешили. Варнке построил общежития и поселил там рабочих, нанятых в Элевполисе.

Но я отошел от темы, мы говорили о его дочери. Она воплощала саму красоту – белокурый ангел, золотой ребенок.

Стройная, элегантная, хорошо воспитанная. Ее смех звенел как колокольчик. Девушка умела играть на флейте. Ее звали Ким.

– Дорогая, – обратился я к ней через стол, – скажи, чьи цвета ты предпочитаешь? Регулярной армии или инженерных войск?

Надо заметить, что армейская форма была синего цвета, а пилоты и саперы из инженерных войск носили зеленое. Ким засмеялась:

– И всегда женщинам задают именно такие вопросы! Ни слова о государственных делах, о строительстве железных дорог или о чем-нибудь подобном! Синее или зеленое!…

– Однако ты не ответила на вопрос.

– Конечно же, синий цвет регулярной армии.

Жан-Пьер, сидевший рядом в безупречной синей форме с блестящими золотыми погонами на плечах, покраснел как девчонка.

Вторая девушка была единственной дочерью господина Гардисона, основавшего школу и колледж. В последнем пока не предвиделось студентов, хотя в первом заведении и училось несколько ребят. Но Гардисон строил долгосрочные планы, его состояние вполне позволяло ждать результатов. Я только приветствовал деятельность предприятий на общественных началах: школа не приносила никакого дохода, но тем не менее предоставляла образование нескольким детям нашего города. Когда рождаемость начнет расти – а мы ожидали бум после окончания работ по устройству города, когда люди наконец вспомнят об отношениях между полами, – появятся другие школы, но учебные заведения Гардисона будут привлекать лучших студентов своей знатной историей. И смогут себе позволить брать за обучение большие деньги. Так что, может, альтруизм Гардисона, по сути, преследовал корыстные цели.

Его дочь Ковентри – милая, высокая девушка. Волосы чернее космоса, кожа цвета пустыни в сумерках, нежно-коричневая. На ее чуть вытянутом лице красовались глаза такой глубины, что собеседник тонул в них. Я наклонился к ней и спросил:

– Дорогая, какой инструмент твой любимый?

– Извините, сэр?

– Твой любимый музыкальный инструмент?

Она улыбнулась:

– А нужно ли выбирать какой-то один? Разве музыкальные инструменты не должны звучать вместе, в гармонии, а не соревноваться друг с другом, выясняя, кто лучше?

– И все же у тебя наверняка есть предпочтения?

– Тогда пианино, – засмеялась девушка, – инструмент, на котором я играю.

После обеда Ковентри и Ким исполнили концерт Моцарта. Я комнате царила полная тишина, и мы на некоторое время забыли свои горести и печали, любовь и страсть (последние два чувства относятся, разумеется, к Жан-Пьеру), окунувшись в волны волшебной музыки.

На следующий день я снова увиделся с молодым капитаном, как раз перед тем, как он отправился инспектировать парад.

– Ну? – спросил он, поправляя воротничок.

– Ты был прав, – заключил я со смехом, – их нельзя сравнивать. Они просто совершенство.

– Может, мне стоит жениться на обеих? – предположил он, но эта шутка показалась мне слишком грубой.

– Не могу тебе ничего посоветовать, мой друг, – сказал я. – Следуй велению сердца.

Через три недели объявили помолвку Жан-Пьера и Ким. Их свадьба стала событием в нашем городе, присутствовало несколько сотен гостей, остальные смотрели церемонию по телевизору. Жених попросил меня стать шафером, но я отказался, потому что это как-то не вязалось с моим титулом президента, и в церкви рядом с Жан-Пьером стоял его друг-офицер.

Но я тоже был там, в первом ряду зрителей, и не постыжусь сказать, что в моих глазах блестели слезы радости за моего храброго мальчика, когда он произносил клятву перед лицом Бога.

ПЕТЯ

Некоторое время я чувствовал себя абсолютно счастливым вместе с Турьей в общежитии.