Соль

На стоянке хостела Альбен окинул взглядом простор раскинувшегося внизу моря, его метиленовую синь. Он вспомнил об Эмили, посмотрел на часы и подумал, что сейчас она просыпается. Он жалел, что не поднял близнецов с постели перед уходом, и надеялся, что жена проявит твердость: он не любил, когда мальчики бездельничали в его отсутствие, и никогда не забывал дать им список поручений, проверяя вечером их выполнение. Альбен сел в мини-вэн и нашарил в бардачке пачку «мальборо». Откинулся на сиденье, включил прикуриватель, не сводя глаз с моря. Глубоко затянулся, вздрогнул и чуть опустил стекло. Картина траурного бдения, так отчетливо всплывшая в памяти сегодня утром, все еще не отпускала его. Смерть деда обозначила начало перемен, или, по крайней мере, Альбен осознал непроницаемость отца, тайну, которой тот окружил себя в месяцы, последовавшие за этим уходом. О дедушке у него сохранилось лишь смутное воспоминание. Помнились несколько вечеров в семейном кругу в доме, где он жил, в Пуэнт-Курте. Живописный вид этого рыбацкого квартала, беленые фасады, развешенные на заборах сети, лазурные лодки остались в его памяти связанными с пращуром. Альбен помнил журчание воды, которая поступала по трубе в кран во дворе, и ее железистый привкус. Щенят, которых родила бродячая сука под старой шиной в рыбачьей хижине; запах крови и резины и взгляд собаки со смесью опаски и благодарности, когда они подняли одного из щенков, влажных от слюны и утробной жидкости. В тот день, вспомнилось ему, Арман велел им утопить помет. Он увидел, как перешагивает железную ограду садика и прут решетки вонзается ему в ногу. Кровь была густая и черная, Альбен завороженно смотрел, как она стекает по ноге, и хотел, чтобы этот шрам остался у него навсегда. Что еще осталось от деда – картошка в чулане под лестницей, в запахах кожи и ваксы. Окошко туалета, выходившее в темноту гаража, – Альбену трудно было помочиться, когда он не мог отвести глаз от этой черной дыры, ожидая, что из нее вот-вот появится оборотень. Он вспомнил, что старик умывался перед каждой едой, обрызгивал водой лицо и голову, намыливал руки до локтей, потом церемонно зачесывал волосы назад и только после этого молча садился за стол. Наконец, Альбен не забыл звук его шагов, шарканье подошвы из-за хромой ноги, неровный ритм. Он ничего толком не знал о его прошлом итальянского иммигранта, о пути через Альпы, который всегда витал над историей Армана, как некая мифологическая эпопея, известная им лишь в общих чертах, ибо отец всегда отмалчивался на их любопытстве. Это наследство изгнания постепенно таяло в них.

Арман заставил его поцеловать мертвеца, который при жизни никогда не выказывал Альбену, Жонасу и Фанни ни малейшего признака любви. Альбен догадывался, как он был строг и строптив к каждому из них. Они не навещали его месяцами, потом, когда это решал Арман, семья отправлялась в Пуэнт-Курт. Дед неизменно встречал их в гостиной, пропахшей сигаретами «Житан», которые он курил. Отец и сын никогда не говорили ни о чем, кроме рыбной ловли да озера, и Арман представал человеком, незнакомым Луизе и детям. Его спина заметно сутулилась, голос становился мягким, почти тонким, он опускал глаза под взглядом старика, как нашкодивший ребенок, тянул себя за пальцы, совал руки в карманы или неловко клал их на колени, точно два ненужных предмета. Детям, неуклюжим в воскресных одежках, было велено сидеть в гостиной не меньше часа. В доме в Пуэнт-Курте, пока не истекало время обязательного присутствия, их ноги кишели мурашками от желания встать и побегать по окрестному кварталу, территории тайн. У них в голове не укладывалось, что их отец был там ребенком. Позже Альбен поймет, что для Армана во время этих визитов было важно создать иллюзию достатка, в то время как они едва перебивались на его скудный заработок рыбака. Альбен быстро рос, единственный костюм становился мал. Луиза расставила его в швах, но от деда не ускользнуло, что дети были всегда одеты одинаково.

– Дать тебе денег одеть твоего мелкого? Из-под брюк уже колени торчат.

Он сказал это по-французски, насмешливым тоном, чтобы быть уверенным, что все его поймут, и наверняка смутить сына. Арман покраснел и залепетал какие-то неслышные оправдания, от которых Луиза и дети оцепенели. На обратном пути, вспомнил Альбен, отец, зло сверкая глазами, протянул матери скомканную банкноту:

– Чтобы этого больше не было. Хочешь, чтобы я выглядел голытьбой в глазах старика?