– Вы не понимаете! – Я отступаю от них, пока они не убедили меня, что этот жалкий пирог, который я только что испекла в знак уважения к бабушке, хоть сколько-нибудь хорош. – Я – позорище всей семьи Рамирес!
Я закрываю лицо руками, мои плечи сотрясаются от каждого рыдания, которое я не в силах сдержать.
– Ребята, вы не могли бы дать нам минутку поговорить? – доносятся до меня слова Педро, обращенные к Синтии и Виктору.
Мгновение спустя я чувствую, что кто-то стоит прямо передо мной.
– Ты не позорище, – говорит он.
Я опускаю руки и вижу, что в помещении остались только мы. Если бы это случилось месяц назад, это было бы самым большим унижением в моей жизни. Но он не смеется надо мной. Не осуждает. Не выглядит самодовольным. И я начинаю понимать, что
– Прости, что набросилась на тебя, – говорю я, вытирая лицо рукавом.
Он протягивает мне стакан воды, и в тот момент, когда я делаю глоток, я понимаю, что она с сахаром. Старое средство от слез. Как будто если присыпать горе сахаром, оно станет легче.
– Не беспокойся об этом.
– Ты знал? – спрашиваю я его. – Что я не умею печь?
Он берет мой пустой стакан и ставит его в раковину.
– Не знал, – говорит он. И колеблется, отводя взгляд. – Ну, может, подозревал? Я знаю тебя достаточно долго, чтобы понимать, когда ты что-то скрываешь.
– Пожалуйста, не говори своей семье!
Педро хмурится.
– Зачем мне это делать? Меня это не касается.
Он ведет себя так, как будто всегда был таким. Как будто у меня нет причин думать, что он может использовать это как пищу для вражды наших семей.
– Прежний Педро Молина, наверное, посмеялся бы надо мной, а потом побежал бы рассказывать маме о том, что Соленая девчонка не умеет печь, – говорю я, и в моем голосе слышится горечь.
Мне неприятно снова бросать в его адрес обвинения. Но я не могу взять свои слова обратно. Каждый раз, когда я думаю, что преодолела свое негодование по отношению к нему, оно всплывает снова.
Педро на некоторое время задумывается, выглядя раскаявшимся.
– Мне жаль, что я причинял тебе боль.
Это заставляет меня чувствовать себя неловко.
– Забудь, что я сказала. Все в порядке.
– Нет. Я с тобой согласен. И тебе
Я не ожидала, что он все это скажет.
– Ты… мной восхищаешься?
Уши Педро краснеют.
– Да, – говорит он. – Я ничего не могу с этим поделать.
Мы смотрим друг на друга, и у меня такое чувство, что Педро хочет сказать что-то еще и ждет, когда я заговорю, но мы просто застряли в ожидании, пока другой сделает первый шаг. Я совершенно сбита с толку. Я хочу сказать ему, что тоже научилась им восхищаться. Хочу сказать, что иногда, когда я думаю о нем, моя грудь мне кажется слишком маленькой для всех сдерживаемых чувств, но…
Не могу ничего сказать.
Не могу ничего
Кажется, он это понимает, потому что слегка кивает и поворачивается к раковине, чтобы начать мыть посуду.
Мне нужно уйти, пока не стало слишком поздно. Пока он не понял, что я запуталась насчет нас. Но в итоге я сижу на стойке рядом с раковиной, пока он моет посуду.
– Я думаю, тот случай с супом из цветов, когда мы были детьми, так сильно меня расстроил, потому что ты был прав, – признаю я. – Когда ты бросил мне вызов, предложив его выпить, чтобы доказать, что это действительно суп, я знала, что ни за что не смогу это сделать. Потому что я даже суп дома никогда не готовила. Я просто играла с цветами, пытаясь подражать маме и бабушке, но даже не знала, что нужно класть в первую очередь.
– В первую очередь – ароматные ингредиенты, – говорит он, как всезнайка, каковым и является.
Я брызгаю на него из крана раковины.
Педро поднимает руки в знак защиты, с кончиков его челки стекает вода. И в тот же миг обливает меня водой. Мы смеемся, оба промокшие насквозь. Кажется, это первый раз, когда мы смеемся вместе. И это кажется… правильным.
Но потом я замечаю на столе свой пирог.
Никогда не думала, что могу так расстроиться из-за рецепта. Неудивительно, что мама тоже его избегает. Только бабушка знала, сколько пармезана нужно класть в тесто.