Солдат двух фронтов

Под бурные аплодисменты трибун оставляют Красную площадь последние шеренги моряков, по традиции вот уже двадцать восемь лет замыкающих парадные шествия, и гигант оркестр смолкает. Над площадью повисает короткая, наполненная ожиданием чего-то особенно значительного тишина. Трибуны, освещенные на миг пробившимся сквозь тучи солнцем, затихают. Внезапно тишину взрывает барабанный бой. На Красную площадь вступает специальная рота. В руках каждого солдата склоненное долу знамя поверженного врага. Концы полотнищ скользят по мокрой брусчатке, по следам, только что оставленным на ней победителем.

Таган это знает, он видел роту на генеральной репетиции. И сейчас, удаляясь от храма Василия Блаженного к Москве-реке, он каждым нервом ощущает, как замирают в волнении трибуны.

Но среди победителей нет Кулиева, нет Мурада, нет Арзуманова, Репина, Клименко, Ломакина, Кондакова, Романенко, нет совсем еще юного, только начавшего жить Кости. «Они — цена нашей Победы», — думает Таган.

Тем временем специальная рота равняется с Мавзолеем. Четкий поворот направо — и герои войны, шеренга за шеренгой, на камни, к подножию Мавзолея, швыряют захваченные в боях знамена поверженных полков и частей.

Среди знамен — личный штандарт Гитлера. Акт символичен — что еще так точно и выразительно могло подвести итог второй мировой войны?!

* * *

По мере приближения поезда к станции Геок-Тепе старший сержант Байрамдурдыев, получивший после Парада Победы двухмесячный отпуск, волновался все заметнее.

В Москве, да и в пути, парадный мундир, специально для него сшитый особым портным, и сверкающая Золотая Звезда были причиной того, что Таган постоянно оказывался в центре внимания. И потому держался степенно и с достоинством. Но когда за окнами вагона замелькали знакомые поля, Таган забегал по вагону, как мальчишка.

О своем приезде он не сообщил, и поэтому на станции его никто не ждал. Байрамдурдыев сошел на перрон с чемоданом в руках. Он поворачивался к людям так, чтобы меньше было видно Золотую Звезду. Не успел он осмотреться, как услышал сзади чей-то голос:

— Вай, вай! Смотрите, Герой! Из наших? Ты не узнаешь?

— Нет. Что-то не припоминаю, — ответил старческий голос, настолько похожий на голос отца, что Таган невольно обернулся.

— Эс-салам-алейкум, всем вам!

— Алейкум-салам! — ответил яшули, почтенный старик. Остальные закивали. — Ты откуда будешь, славный джигит?

— Мне кажется, я узнаю его, — сказал, не ожидая ответа Тагана, работник райкома партии. — Он из колхоза «Большевик».

— Вот теперь и я узнал. — Добрая улыбка озарила лицо седобородого яшули. — Ты сын Байрама Дурды.

Таган и не заметил, как вокруг него собралась толпа. Посыпались вопросы. Яшули спросил:

— А в Берлине ты был, сынок?

— В Берлине был только после Победы. Наша часть окружала его с северо-запада. Мы на конях от Сталинграда до немецкого города Ратенова прошли, — рассказывал Таган.

В это время все руководство райкома уже собралось на станции. Даже совсем незнакомые люди приглашали Тагана в гости. Он отказывался — ему так хотелось как можно скорее попасть домой, увидеть свою Алтынджемал, но его не отпустили. По дороге зашли в райисполком.

Домой Таган попал лишь к заходу солнца. Его подвезли на райкомовской автомашине. На этот раз вопреки пословице «Дурные вести крылья имеют, а хорошие ногами ходят» в родном ауле каждый уже знал о его приезде. Мальчишки, караулившие на бугре, еще издали увидели машину и с криками помчались по домам предупредить старших.

Таган сразу же заметил, как в нескольких домах одновременно задымились тамдыры[15], выбрасывая вверх высокие столбы пламени и огненных искр, тут же превращавшихся в легкий дым.

Подъехав к дому, он не узнал его. Все было убрано по-праздничному. От самой дороги до порога дома разложены ковры, кругом уже собирался народ, разодетый, как в день новруза — новогоднего праздника. Все горячо жали Тагану руки, обнимали его, поздравляли с высоким званием Героя, с возвращением домой.

Алтынджемал вышла навстречу с мокрыми от слез счастья глазами. Одета она была в платье из красной кетени и пуренджик[16] без украшений. Таган обнял жену, и тогда из глаз Алтынджемал неудержимо, как весной вода в арыке Секизяп, полились радостные слезы.

Той, устроенный колхозниками, длился до позднего вечера, и Таган снова и снова рассказывал о Победе. Было очень шумно и весело. Один только раз наступило замешательство. Дальний сосед, родом из аула, но ушедший из колхоза работать в Геок-Тепе, хитро прищурившись, неожиданно спросил:

— Таган-джан, а скажи нам, какие трофеи ты привез с собой из Германии? Чем Алтынджемал порадовал?

— Безопасную бритву, — ответил Таган просто, еще не подозревая подвоха в заданном ему вопросе.

— Вах, вах! Что я слышу? С войны одну бритву привез?

— Подарки привез, но все в Москве купил. А в Германии мне только бритва понравилась. — И, переменив тон, строго сказал: — Я ведь не какой-нибудь аламанщик[17]. Я — советский солдат, который богатство любит своими руками делать.