Солдат идет за плугом

"Смирно! — приказывает нам господин лейтенант. — А ну, скажи мне, солдат, что такое отечество? Скажи ты, как тебя?" — ткнул он пальцем в солдата, что тянулся больше всех нас. "Здравия желаю, господин лейтенант! Рядовой Караман Васыле! — как гаркнет тот во все горло. — Отечество — это… Отечество — это…" А сам и не знает, что это такое. "Идиот! Скотина! — закричал на него командир. — Отечество — это твоя мать, родная твоя матка, слышь? Понял теперь?" — "Так точно, рад стараться!" — отвечает Васыле. "Так отойди-ка в сторонку и пятьдесят раз ложись на землю и вставай, ложись и вставай, чтобы это не вылетело у тебя из башки. А ну-ка, повтори ты", — и указывает плеткой на Федора Мыцу. "Здравия желаю!" — кричит Мыца одним духом. А сам стоит как вкопанный в позиции "смирно" и смотрит на Васыле Карамана, как тот ложится и встает, ложится и встает. "Отечество — это матка Васыле Карамана! Так вы ему объяснили". Великое чудо, что Мыца после этого живой остался — после плети и сапог господина лейтенанта!

И вот, дядя Штефан, встретил я этого самого Федора Мыцу как-то после ученья. Сидит на камне, в уголке казарменного двора. Смотрит, горемыка, через забор. Да как смотрит!

"О чем ты думаешь, годок?" — спрашиваю. А Мыца все глядит через забор. "Зарзар[21] у меня дома есть, — говорит, — сам на дичку привил. Бывало ребятишки-чертенята со всей улицы воровали у меня зарзары…" А сам так и сияет, точно это большая радость, что у него зарзары крадут. "А теперь, — говорит, — нет меня дома… Старая мать моя одна. В селе полно военных, потому что там "зона". А если теперь еще война начнется…" И тут Мыца так глянул на меня, будто помощи какой от меня ждал. Узнал меня, и взгляд у него уже какой-то другой стал. "Непотул казанулуй", — пробормотал и отвернулся тут же, отошел от меня.

Тогда, дядя Штефан, я вспомнил вас.

Никак не забуду я этот взгляд Федора Мыцы. Иной раз, правду тебе говорю, дядя Штефан, я и сам бросаюсь туда, где солдатская мука-мученическая всего тяжелее. Думаю я в этом найти для себя облегчение. А все не нахожу… Мыце — тому легче. Теперь не его — самого себя мне жалко, дядя Штефан. Так мне сейчас плохо, что не знаю, как и сказать. Потому что теперь только начинаю понимать. Моему опекуну легко было сунуть меня в "добровольцы": я, мол, сирота погибшего на войне. А мне-то каково! И товарищей своих я лишился. Один я теперь, как вы сказали тогда в будке, дезертир.

Ну, кончаю письмо.

Пенишора Григоре".

Ниже подписи было еще что-то приписано, но ничего нельзя было разобрать, кроме слов: "Как бы хотелось знать, что делают ребята".

Прочитав письмо, Урсэкие молча сложил его и спрятал в карман. Ребята стояли вокруг него в глубокой задумчивости.

— Эх, на беду себе заварил кашу парень! — вздохнул кто-то.

— А сколько еще их, таких чудаков, на каждую деревню приходится, — покачал головой Урсэкие.

Киносеанс, о котором так торжественно говорил Хородничану, назначили на восемь часов вечера. За полчаса в украшенный зал была доставлена кинопередвижка. Пришел и инспектор. Он не произносил пока никаких речей, отложив это, по-видимому, на конец киносеанса. Инспектор сидел в первом ряду вместе с директором, госпожой Флоридой, Хородничану, надзирателем Стурзой, попом-законоучителем и попадьей. Сзади сидели ученики. Многие из них, особенно деревенские, никогда в жизни не видели кино. Они смотрели на белое полотно как зачарованные.

В числе самых последних в зале появился Фретич. Увидев Доруцу на одном из задних стульев, он сел рядом с ним. Яков заметил, что Фретич чем-то очень расстроен. Он беспокойно ерзал на стуле, точно не находя себе места.

— Ты, может, узнал что-нибудь о Горовице или о Викторе? — спросил Доруца шепотом.

Но Фретич продолжал молчать и только покусывал губы.

— Анишору видел? — допытывался Яков.

— Прошлой ночью арестовали товарища Ваню!

— Что?!

— Пока это разглашать не надо. Вот мать у него, говорят, есть, Евдокия. Разыскать бы ее, поддержать, помочь. — Фретич помолчал. — От нас сейчас требуется усилить борьбу, закрепить нашу победу в истории с капсюлями. Новая тактика дирекции, возня Хородничану — все это хитрость. Надо глядеть в оба.

Начался киносеанс. На экране появился человек с тяжелым взглядом и выдающейся вперед квадратной нижней челюстью. "Дуче"[22],— сообщала о нем подпись внизу. "Дуче" показан был сначала в одежде рабочего. Судя по его непрерывно двигавшимся челюстям, он все время ораторствовал. Затем "дуче" появился уже в ином виде. На голове у него была шапка какой-то странной формы, с двумя острыми углами. Вдоль и поперек "дуче" был опоясан ремнями. Теперь его челюсти были крепко сжаты, как тяжелые железные скобы. "Дуче" разжимал их только тогда, когда стоял на высоком балконе, а внизу, на площади, словно оловянные солдатики, четким строем проходили мимо него молодые люди в таких же шапках.

— В точности как те железногвардейцы, что приезжали к нам, — зашептал Доруца Фретичу.

— Да, того же семени, — отозвался Александру.

Фретич пристально глядел на экран. Через минуту он тревожно наклонился к Якову: