Дальше мы обошли все пристойные кабаки в Любеке, начиная от рыночной площади, а потом осели у меня дома.
– Я теперь деловой человек, – рассказывал Жан, – мушкеты – мой хлеб! Я ж по долгу службы разбираюсь… Ранили меня, друг Пауль. Думал, конец. Всю требуху пулей перевернуло. Приехал домой помирать. Ан нет. Выжил. Кираса спасла. Но с войной, сам понимаешь, пришлось завязать… Вот теперь использую старые навыки, торгую мушкетами, аркебузами, замками, стволами, ложами – в общем, всем, чем положено. И боевыми, и охотничьими. В Антверпене хорошие мастера. Они работают, я продаю. Боевые мушкеты покупает император. Сотнями. А охотничьи ружья – все подряд. Что в Любеке забыл? Да уж тут у вас мне не развернуться. А не знаю. Что-то как кололо. Взял груз ружей и двинул сюда. Не зря, как оказалось. А ты все фехтуешь? И правильно, у тебя всегда это здорово получалось. Помню, молодняк со всего лагеря сбегался поглядеть, как ты на плацу чучела двуручником кромсал. Эх, было же время… А тебя-то в Любек как занесло?
Я подкинул дров в камин, налил вина, пригубил, уселся в кресло. Помолчал. Мысли сильно разбегались. Были мы уже не вполне трезвы.
– Как оказался? Да сбежал!
– Ты?! От кого?
– От жизни, Жан, от жизни.
– Ну, не хочешь говорить, так и не надо. Я тебя все равно страшно рад видеть.
– Да никакого секрета… Тебя же не было тогда с нами? Когда мы на Рим ходили?
– Не было.
– Но про бунт ты слышал, я уверен. Как тогда у Георга все неудачно сложилось?
– Кто же про это не слышал? Все слышали.
– Вот. Я тогда… когда вся эта каша заварилась… на полковом кругу… Словом, зарубил я четырех человек. Солдатских выборных.
– Ничего себе! Так это твоя работа?! Даже до меня слухи дошли.
– Видишь ли. Мне показалось, что они Фрундсберга прямо там убить собираются. А может, и правда собирались… А может быть, и нет. Неважно. Когда один меч хватанул, меня как подбросило. Пошел рубать на все четыре стороны. Я в латах был. Да вот в этих самых. А они в цивильном. Ну и порешил всех, до кого дотянулся. А Георга все одно не спас.
– Да-а-а… судьба, видно.
– Ну, давай за Георга. Выпьем.
– Давай. Какой человек был! Великан.
Мы опрокинули кубки. И наполнили их снова. И еще не один раз. Потом мы сидели обнявшись и горланили песни. Потом я извлек бутыль руссийского «зелена вина», до которого был так охоч Фрундсберг, и всплакнул. Жан тоже всплакнул, и мы ее употребили по изначальному назначению, как лекарство от кручины.
Как всякое лекарство, spiritum vini требует тщательной дозировки, а мы злоупотребили. И неслабо.
Не успели мы допеть нашу любимую песню про берет, причем, для лучшей слышимости, исполнение происходило на улице, как появился наряд городской стражи в количестве трех человек и призвал нас к порядку. Попытался.
– Э-э-эй! – заревел я, держась рукой за стену, так как меня штормило с замечательной силой. – Это мой брат боец! Мы восемь лет не виделись.
– Тише. Меня это не волнует. И почему это должно волновать жителей всей улицы?
– Ты что, миляга? Пока вы тут ряшку наедали, мы с Жаном пол-Италии кровью окропили! За вас, падлы гражданские! По колено в дерьме маршировали. По яйца! В кровище! Ты понял? По яйца в крови! Годами!
– Люди спят…
– Люди за нас не рады? Я сейчас обрадую. Развеселю. Па-а-адразделение! Па-а-адъем! Па-а-а-адъем, сколопендры анальные! Па-а-а-адъем! Угощаю всех! Жан, мы угощаем? Угощаем всех!
– Я бы попросил успокоиться, или я буду вынужден…
– Чего?! Чего ты будешь вынужден?! Козел! – это Жан голос подал. Заскучал в стороне от основной канвы беседы.
И понеслось.
Свист деревянной колотушки у виска. Кулак в челюсть. Ботинок в пах. Резкая боль в затылке, кровь. Жан впечатывает локоть в скулу второго блюстителя тишины. Галоп по кривым улочкам. Купание в канаве. Бегство дворами к дому. Тяжелое забвение.
«Слава богу, что никто шпаги не догадался достать, успел подумать я», – проваливаясь в омут зыбкого сна.
Нас так и не нашли, это хорошо. По темному времени суток меня, видимо, не узнали. А то бы штраф, да такой…
– Господи, какой серый мир вокруг, – сказал я, когда вновь обрел способность разговаривать. Это счастливое время наступило ближе к полудню. Жан сидел рядом, за столом, уронив тяжелую голову на руки. Он с трудом оглянулся:
– Да-а-а… серый. Никогда не замечал…
– Давай его раскрасим?
– Давай. Я хочу больше зеленого.
И мы раскрасили. Раскрашивали мы еще трое суток.
Все хорошее заканчивается. Жану пришло время отчаливать.
Слава богу.
– Брат, это был самый мощный запой в моей жизни, – молвил Жан на прощание, поднявшись до света. Корабль ждать не стал бы.
Мы крепко обнялись. В теле не было ни одной косточки, сухожилия или мышцы, которая не болела бы и не противилась очередной порции насилия. Последствия драки с ночной стражей, борьбы в кабаке и прочих жестоких и неразумных развлечений.
– Ты приезжай ко мне в Антверпен. Познакомлю с семьей. Погостишь. А то бросай здесь все и давай к нам! Что тут за возможности у тебя? Это ж деревня! С твоим мастерством у нас столько денег загрести можно! Отбоя от учеников не будет. Приезжай, брат.