Солдат императора

А толпа-то немаленькая, как бы не с триста, а то и четыреста рыл, во понабежало! Обычно-то сорок человек, много пятьдесят. Будут потом все кому не лень хвастаться «как мы в мор мертвяков таскали», индульгируя этим последним, вполне мирным днем, ну и плевать.

Привычно ввернувшись в рыхлый людской строй, я принялся раздавать привет-приветы Петерам, Якобам, Гельмутам, Янам, Рогирам и разнообразным ванам. Только дойдя до самой середины, ваш наивный друг нечаянно обратил внимание, что привет-приветы никто не возвращает, а народ вокруг от брусчатого топота моих башмаков как-то неестественно расступается.

Я бы даже сказал, противоестественно.

Народец напряженно молчал и по-плохому косился, упорно не смотря при этом в глаза, что странно. Хоть бы кто плечом толкнул, мол, лезешь куда, обругал бы дежурной матерной скороговоркой невыспавшегося бюргера, по морде хоть свистнул бы, с меня не убудет, все не так скучно.

Заскучать не дали.

Как по команде, вокруг образовался отменной плотности круг, явно низводя персону рассказчика до постыдного нон грата. Трансформация общественного статуса требовала прояснения, я же вот с этими рука об руку тридцать с хреном суток таскал мерзлую мертвую плоть, так что воздух, все еще благорастворенный в моих легких, завибрировал вопросом:

– Что случилось, господа мужики?

«Господа мужики» попрятали глаза, насупившись не хуже тех горгулий, задвигались и еще сильнее замолчали. В привычном озере мужских голов наблюдалось изрядное количество голов женских, что меня слегка обескуражило – не место лучшей половине на этой отвратной страде, да лучшая половина обычно и не претендовала, а вот сегодня что-то поменялось.

– Ну и?

Густое молчание тоже поменялось. Из задних рядов покатился неясной волной шепоток, доросший к рядам передним в отчетливый девятый вал:

– Пришел! Колдун! Черт! Одержимый! Чужак! Пришел! Чертов сын! Язычник! Нечистое семя! Чертолюб! Пришел! Содомит! Гад! Погубитель! Дьяволопоклонник! Антихрист! Хватай!!!

– Хватай? Я не понял, какой колдун, вы чего?! Кто? – Шепот толпы был такой, что его уже приходилось перекрикивать. До меня не вполне еще дошло, но холодок внизу живота затрепетал, и зимний мороз был тут совсем ни при чем. Толпа дрожала и волновалась, а я стоял в середине, как дурак, все спрашивал что-то, а кулаки-то начали сжиматься.

И тут чей-то крик взорвал плотину:

– Не давайте ему говорить! А-а-а-а!!! Зачарует, заколдует!!! Руками его бери!!! Давай, не робко!!! Колдун!!! На смерть его!!!

Стройно и мощно поднялся согласный женский визг.

Замелькали воздетые кулаки.

Толпа дрогнула, качнулась и бросилась.

Тут я наконец получил в рыло. А еще по затылку, в ухо, в печень и по почкам, в крестец и много куда, а еще мне отдавили ногу, и я принялся сопротивляться и всячески давать сдачи, но куда там.

Секунд через шесть я был замечательно расхристан, завернут в бараний рог, схвачен и от…уячен. Надо сказать, что били совсем несильно, не насмерть и вообще по-детски, меня скорее старались обездвижить, нежели вырубить, что при подавляющем численном превосходстве удалось вполне.

– Потащили! Судить его! Убей колдуна! Йо-хо-хо! Заломали! – разнеслось торжествующе, отразилось эхом, замерло и вновь: – Завалили! Взяли! На смерть его! На суд! Йо-хо-хо!!! – Похоже, суд и смерть слились синонимически, но хотелось бы знать, за что и в чем дело. Может, это шутка такая? По случаю избавления от морового поветрия, скажем.

Все оказалось проще пареной репы, до которой столь охочи добрые бюргеры. Не слишком добрые по случаю. Окончание мора было вовсе не при делах, причина и следствие крылись с противоположной стороны истории – в начале поветрия, that’s point, как говорят братья англосаксы по ту сторону пролива и по эту. А шутками здесь даже не пахло.

– Суд! Смерть! Суд! Смерть! Йо-хо-хо! – как заведенная, скандировала толпа. Меня отволокли к ступеням ратуши, надежно схватили сзади за одежду, сунули для понимания серьезности момента еще пару раз, после чего бюргеры расступились, и начался суд.

Импровизация какая-то, честное слово.

Вперед вышли очень почтенные дяденьки и святой отец Ян Якоби – главный кальвинистский заводила в околотке.

– Как будешь оправдываться? – обвинительно указующий перст с. о. Яна воткнулся в побитый абрис моего бюста. Я схаркнул кровь с разбитой губы, проморгался и выдохнул:

– Да в чем?

– Я спрашиваю! – с. о. Ян вовсю самоутверждался. – Кайся, грешник! – Да я бы рад, конечно грешник, только в чем? Я заговорил прямо, безобинячно и нахально, что, может быть, и не лучшей идеей было:

– …Что вам нужно, что я сделал, хотелось бы знать?

– Грешник не раскаивается – ожидал. Объясню по доброте. Ты папист, все знают. Колдун, пришел в город, мор наколдовал, людишек морил! – Вот новость так новость! А храм Артемиды тоже я?

– Тьфу, докажи…те! – Слизняк худосочный.