Солдат императора

Мне бы только места поболе, чтоб размахнуться! Место нарисовалось само собой. Никому не хотелось получить жердь в колено, а тем паче в черепушку. Поглазеть, как человека жарят, – это пожалуйста. А если человек вдруг норовит оглоблей в ухо – ну уж дудки.

Остановить меня все же пытались.

Бюргеры, если соберутся, – народ серьезный.

Петер Хольст, суконщик, остался лежать со сломанной ногой, я отбил еще три шага. Не помню кто, с рыжими баками, получил горячего в ключицу и осел. Еще три шага – добрый соседушка Жана пытался даже пофехтовать припасенной шпагой, но не учел превосходной массы и длины жерди, проиграл соединение и просрал выпад, заработав боковой миттельхау[89] в челюсть, после чего исчез в медицинском направлении, а я выиграл еще пять шагов.

Куда я ломился, легко догадаться. Подальше от костра и поближе к своим.

Своим!

Ландскнехты пришли!

Посреди эллипсоидов спасительной жерди кто-то ловкий умудрился подскочить ко мне и обеими руками яростно схапать центр древка.

Какое счастье, с. о. Ян Якоби собственной персоной! Какой неугомонный попик. Я прикрыл бедром свои нежные тестикулы, куда тыркалась его коленка, весь откинулся назад и с наслаждением ахнул лбом в харизматичное лицо прокурора-любителя. Тот оставил в покое жердину и занялся своей перекошенной личностью.

Я размахивал палкой, пинался, бежал, прыгал, скакал и очень много разговаривал, всего и не вспомню.

Кажется, я говорил «г-р-р-р-р», «ы-ы-ы-ы-р-р-р», «н-а-а-а», по-моему, было еще «х-ы-ы-ы» и точно «бля-а-а-а».

Меня почти заломали, но я вырвался. Почти затоптали мечущиеся горожане, но я ушел. Находчивые бюргеры придумали кидаться дровами, что так торопливо запасали, но верному прицелу здорово мешали бюргеры ненаходчивые, что бегали по площади.

Таким образом, ваш везучий повествователь, лишившийся рукава, двух зубов и пары миллионов нервных клеток, но сохранивший жердину, жизнь и честь, что остались в целости, совсем как у кайзера Франца после Павии, выскочил из толпы прямо на имперских вербовщиков.

А кто это еще мог быть?!

Полурота – сорок алебардистов и десяток мушкетеров. Краса и гордость ландскнехтских баталий. Вамсы в разрезах, рукава шириной с Ла-Манш, огромные береты с павлиньим и страусиным оперением и, конечно, эпатажные гульфики.

Развернутое знамя с родным андреевским крестом и четырьмя кресалами. Два флейтиста. Писарь.

А под знаменем на барабане… лопни мои глаза!

Слегка погрузневший, украсившийся колоссальными огненными усами до ушей и шикарным косым шрамом на морде, здорово возмужавший, если не сказать постаревший, ветеран великих сражений и удалых кабацких драк, герой детских сказок – веселый пикинер Кабан Эрих!!!

Кабан восседал на барабане, не теряя достоинства, взирал маленькими свинячьими глазками на суету жирных бюргеров. Завидев мою попорченную персону, он собрался что-то рявкнуть, но вдруг с треском захлопнул свою обширную пасть и так вылупился, как будто очень хотел, но совсем не мог снести большое яйцо.

Я браво щелкнул каблуками, безукоризненно выполнил «к ноге» моей жердью и, не давая опомниться, отрапортовал, поводя челюстью в такт словам:

– Герр гауптман! Пауль Гульди, умелый солдат, для прохождения службы прибыл! – Эрих скривился, что обозначало самую дружелюбную улыбку, но быстро вник, что обстоятельства вербовки, мягко говоря, не самые штатные. Сзади собиралась туча разозленного народу, постепенно приходившего в себя.

Опытный ландскнехт начал действовать:

– Гельмут, – писарю, не поворачивая головы, – этого зачислить на довольствие.

– Встать в строй, – это мне.

– Чего надо? – это горожанам, протягивая «н». И выразительный плевок под ноги.

Стена людей колыхнулась, выпуская самых говорливых.

Впереди образовался давешний бородач, настроенный воинственно и решительно, в компании с. о. Яна, настроенного мстительно. Настоящая фурия с залитым кровью лицом и новоприобретенным гасконским носом.

– Солдат, я Себастьян ван дер Виртенбрюк, заседатель городского совета. А это святой отец Ян Якоби, уважаемый священнослужитель! – Как будто кто-то интересовался их именами.

В ответ снова долгое «н» дуэтом с «у»:

– Н-н-у?

– Этот человек, – пальцем в меня (сколько можно тыкать в меня пальцем?), – опасный преступник, уличенный в колдовстве и отравлении водоемов, повинный в моровом поветрии, поразившем город, приговоренный к смерти через сожжение на костре!

– И?

– Что «и»? Что «и»?! Солдат, вы издеваетесь?! Вам не понятно, кто перед вами?! – Ван дер кто-то срывается на крик и почти топает ногами, он в ярости, бедняга. – Вам надлежит немедленно, вы слышите, немедленно, выдать этого человека в руки правосудия! И побыстрее! Как вы смеете передо мной сидеть?! Встать!!!

Кабан, еще прочнее устраивая надежный зад на барабане:

– Не хочу. – Просто всё не хочет, неужели не ясно? Ни выдавать, ни тем более вставать.

– Что?! Что?! Молчать! Немедленно, я сказал! В руки правосудия! – Как много лишних движений тазом и конечностями. – Или… или…

Страшно нахмуренные брови и угрожающее пузо.

– Или что?