Солдат императора

От той компании, что я застал в 1522 году под Мюнхеном, осталось человек с пятнадцать, вряд ли больше. Старый Йос дошел до Рима и там умер, сразу после успешного штурма. Курт Вассер погиб в пьяной драке с наваррскими наемниками. Рихард Попиус, всему полку известный матершинник и хам, пропал где-то, и от него ни слуху ни духу.

Мои лейтенанты, что участвовали в памятном походе Фрундсберга на Рим, погибли все до одного. Точнее, двое погибли, а Петер Трауб подхватил сифилис и благополучно загнулся. Адам при особе Каспара Фрундсберга стал важный и слишком высоко летает. Его в армии давненько не видели. Конрад Бемельберг – в строю. Кабан в его полку гауптманом.

Вот такой расклад, как говорят картежники.

* * *

Армия – мой дом родной, как ни крути.

Попал в полковой лагерь, и уютом пахнуло: пот, грязюка, вонизм выгребных ям, материальная ругань, незатейливые подколки – все мое, родное. История вернулась на круги своя, а точнее, завершила очередной виток спирали. И я вновь оказался на том же месте, откуда начинал дюжину лет назад, только повыше.

Еще бы! Теперь-то я «умелый солдат» как минимум, а тогда был кусок коровьего помета на штанине старших товарищей.

Я изменился – и все вокруг изменилось.

Нет-нет, не подумайте, шуточки и песенки остались прежними. Как прежде, маршировали на плацу ландскнехты, как прежде, надрывались капралы и сыпались удары фельдфебельских алебард на бестолковые спины новобранцев. А вот лиц знакомых почти не увидишь. И знакомый швабский говор нынче то и дело разбавляется чем угодно, от саксонского наречия до голландского, чего в тяжелой пехоте раньше и представить нельзя было.

Одежка осталась самой яркой, но рукава теперь шириной с Ла-Манш, о чем я уже писал, штаны – не штаны теперь, а штанищи, мордатые же ботинки пропали, уступив место гораздо более скромным туфлям с узким квадратным носом.

Мой доспех – роскошная вещь, весь в мелком рифлении с благородной полусферой кирасы – вызывал завистливое цоканье и причмокивание.

Я было задрал нос, но очень быстро понял, что зависть эта имела природу восхищения перед настоящим антикварным шедевром. Больше никто не стремился ходить на войну в рифленой стали, кроме разнообразных ретроградов или стильных модников.

А все мушкеты.

В бытность мою частые ребра замечательно отражали удары клинков и пик, делая ненужным увеличивать толщину пластин. Теперь же тяжелая пуля легко застревала в рифлении и выворачивала лучшие латы наизнанку вместе с владельцем.

Новые германские доспехи все были гладкие, с остроконечными тапулями[92] на кирасах. Итальянцы все сплошь принялись менять пузатые свои латы на яйцевидные конструкции с осиными талиями, тоже гладкие. В армии отныне правил царь Рикошет!

Наклонные листы, причем кирасы в центре доходили до пяти миллиметров, то есть, тьфу, одной пятой дюйма. Я таких толщин ранее и вообразить не мог, на хрена?! А рыцарские шлемы? Весом в пол-наковальни?

Да-а-а. Эпоха мечей уходила стремительно.

– Это ничего, – утешил Кабан, поностальгировав над моей кирасой, – мы ж не с французами воевать идем, с турками, а откуда у турок мушкеты? От легкой пули защитит, не бзди!

Да я как-то и не бздел. После счастливого изъятия моей персоны из Антверпена я даже не знал, чего вообще теперь можно бояться. Отбоялся.

* * *

Когда мы добрались до лагеря, начались неожиданные встречи.

Первым я встретил – кого бы вы подумали? Моего крестного отца – оберста Конрада Бемельберга, в точности разыгравшего антверпенскую пантомиму Эриха на тему наседки с непомерным яйцом в яйцекладке или беспросветно какающей мышки. Отзвучали «эй-ге-го», отхлопали чечетку ладони на спинах, вытерлись сопли и слюни с бород, после чего Конрад буркнул:

– И что мне с тобой делать? В фанляйне Эриха рядовым оставить? Позорище! С другой стороны, свободного фанляйна по твоему званию у меня нет. – Он сильно задумался, теребя совсем уже сивую бороду: – Ладно! Зато роты есть свободные! Мы тебя с учетом потери квалификации с понижением зачислим в ротмистры! Будешь служить, пока суть да дело, в Кабанячьем фанляйне, во! Ну, иди сюда, я на тебя погляжу, или пойдем выпьем вообще?

Закономерность и ожидаемость предложения вовсе не подвергли инфляции его приятство. Тем более что в кантине меня ждала еще одна неожиданная встреча.

За столом сидел, мусолил кружку и что-то писал в книжечке, пользуясь утренним светом, мой любезный друг, собутыльник, товарищ и наставник – Адам Райсснер!!!

– Твою мать! – только и сумел сказать ваш покорный. – Твою-то мать так! Конрад, что же ты молчал?!

Пока я распинался и придумывал, как ловчее приступить к телу тыщу лет невиданного задушевника, тело услышало, подняло голову, сыграло ртом и глазами в какающую мышку, после чего мы вознамерились лихо перемахнуть через стол, в результате оба попрали его ботинками и принялись обниматься, разнообразно ругаясь и подвывая.

От радости, конечно, а вы как думали?

– Адам, м-мать, ты откуда здесь? – затянул я обычную песенку после долгой разлуки.