Солдат, сын солдата. Часы командарма

Гриша почему-то убежден, что старик смотрит на него даже не мигая, уставился неподвижными глазами и смотрит.

И так каждый раз — будто служба у него такая.

3

Когда несколько месяцев тому назад Яранцев впервые заступил на этот пост и, поднявшись в положенное время для наблюдения на эту вышку, увидел у самой запретной зоны старика и козу, он не на шутку встревожился. А что, если это шпион, а коза — для маскировки. Он уже хотел было вызвать начальника караула, но вдруг вспомнил, что, кажется, слышал об этом старике. Затем он сообразил, что старика с козой, конечно, видят и с других постов, и раз не реагируют, не поднимают тревогу, — значит, никакой это не шпион, а просто старик с козой... Так-то оно так, но какого черта торчит он здесь, у самой запретной зоны, мог бы пасти свою козу и в другом месте. Нервничай тут из-за него. Но о том, что он изрядно понервничал из-за этого старика с козой, Гриша, конечно, и словом не обмолвился (это никого не касается, какие у него нервы) и только во время словесной сдачи поста очень спокойно и деловито, ничего не подчеркивая и никак не выделяя этого события, сообщил заступающему на пост караульному Селезневу о старике с козой, пребывающем в течение почти всей смены в непосредственной близости от запретной зоны.

Заметив, что ни заступающего на пост караульного Селезнева, ни разводящего сержанта Сулаберидзе это сообщение ничуть не встревожило и, похоже, совсем не заинтересовало. Яранцев успокоился, а придя в караульное помещение, и вовсе забыл об этом, в сущности, не состоявшемся ЧП. Почти начисто забыл, так как сразу затеял разведывательный шахматный бой с Володей Поповым. Какой он в самом деле игрок, Володя Попов, Яранцев не знал. Правда, надо было полагать, что шахматист он хороший. А думать так были немалые обнования: всем желающим Володя охотно показывал прелюбопытную фотографию... Длинный, уходящий за край фотокарточки ряд столов с шахматными досками. С одной, правой, стороны за столами игроки, их человек десять в кадре — странные своей полной отрешенностью от мира сего лица и какие-то очень напряженные плечи, будто взвалили на каждого по тонне негабаритного груза...

Это справа, ну, а слева — всего один шахматист, и представьте себе, что это не кто иной, как сам Михаил Таль. И представьте себе, Таль стоит у столика, за которым сидит не кто иной, как Володя Попов в полном параде — при пиджаке и галстуке, прическа и бакенбарды по последней моде, и на лице соответствующее выражение...

Гриша был одним из первых, кому Володя показал эту карточку.

— Результат? — коротко спросил Яранцев.

— Ничья, — ответил Попов. И оба побледнели. Еще бы! Ничья с Михаилом Талем. Это вам не фунт изюма. Ничья с одним Михаилом Талем — это, если хотите знать, равно победе над миллионом не Талей.

Ничего не скажешь, есть чем гордиться Володе Попову, и каждому, думается, понятно, что Володя побледнел именно от гордости. Побледнеешь...

Ну, а почему побледнел Гриша Яранцев? От зависти? Да нет — это вовсе не зависть. Сначала Гриша пожалел самого себя. «Ох и невезучий же я». Это была острая, щемящая сердце жалость, но в то же мгновение на смену ей пришло такое же острое недовольство собой... Надо же было так сглупить. Вот именно — сглупить. Ведь играл же, дуралей, в шахматы. Неплохо как будто играл. Во всяком случае, второе призовое место занял на школьном турнире. Но увлечение это тогда же и прошло. Как, впрочем, и многие другие увлечения. Были и драмкружок, и оркестр народных инструментов, и литературное объединение... Но о том, что эти увлечения прошли, Гриша сейчас ничуть не жалеет. Прошли — и ладно, — значит, таланта не оказалось. А вот шахматы он, пожалуй, зря вычеркнул из своей жизни. Может, это и была его дорога, дорога побед, вот именно — блистательных, громких побед, а не каких-то жалких ничьих, которые могут быть предметом зависти только нищих духом, слабовольных людей.

«Нет, нет, никаких ничьих. Я должен выиграть. Должен».

Он так настроил себя на победу, что, проиграв Попову первую партию, сразу обмяк. Вторая партия проходила уже в темпе «блица». В самом начале этой партии Гриша понял, что снова проиграет, и сам навязал Володе этот темп. Он понимал, что играет плохо, значительно ниже своих возможностей играет, но ничего уже не мог сделать. Ничего. Зевок за зевком. Фигуры на доске словно в тумане. И противник будто в тумане — ни глаз, ни лица. Можно сказать, почти шоковое состояние.

— Сдаюсь, — неожиданно потеряв голос, просипел Яранцев.

От третьей партии он отказался:

— Не хочу больше, устал.

— Жаль. А я только-только разохотился, — простодушно признался Попов. — Ну что ж, и за это спасибо. Ты доставил мне большое удовольствие.