Солдат удачи

— Ты будешь охранять мой сон. Не беспокойся, если он окажется долгим, и не пытайся разбудить меня — чтобы понять откровения Элейхо, необходимо время. Может быть, он пошлет благоприятный знак… И если это случится, жди награды.

— Жду и надеюсь, моя светозарная госпожа.

Взгляд ее потянулся к кристаллу, мышцы затрепетали под розово-смуглой кожей и расслабились, дыхание сделалось тихим, едва заметным и будто с трудом прорывавшимся меж сомкнутых губ; на висках, обрамленных золотыми локонами, выступили капельки испарины. Несколько мгновений она сидела в неподвижности, потом, вдруг побледнев, мягко повалилась на бок. Веки женщины сомкнулись, кровь отхлынула с лица, тело застыло, будто пораженное молнией.

— Господь моя опора, — по привычке вымолвил Дарт, с тревогой склоняясь над ней. — Жива? Или умерла?

Но нет, он различил слабое дуновение на щеке — она дышала, и, вероятно, эта пугающая бледность и неподвижность были естественными спутниками транса. Напоминая о себе, кристалл блеснул в ее ладони, заставив Дарта сощуриться. Самогипноз?.. — мелькнула мысль. Очевидно, так… Там, на Анхабе, Констанция тоже делала подобные вещи; это являлось одним из ее занятий, частью профессии фокатора — слушать то, что не дано услышать обычным людям. Ловить дыхание вечности и шепот звезд… Быть может, Нерис, шира Трехградья, тоже была фокатором? И странствовала сейчас в потустороннем мире, где души умерших ведут нескончаемый монолог, припоминая горе и радости земного бытия?

— Бон вояж, — шепнул Дарт в розовое ушко. — Бон вояж и счастливого возвращения.

Он поднялся и покинул пещеру. Тяжесть росла, ракушка-джелфейр уже наливалась хризолитовым блеском, воздух стал душным и влажным от испарений, поднимавшихся с реки. Но небо по-прежнему сияло алмазной голубизной, и лишь далеко-далеко, где-то над центральным океаном, сплетались перья белых облаков, предвестников ночного ливня. Пахло водой и свежей зеленью, но от обиталищ криби тянуло дымом и мерзкой вонью паленого.

Брокат, очнувшийся от дремоты, расправил крылья-перепонки и взмыл над ягодными кустами, словно клочок коричневого меха, несомый ветерком. Вид у него был озабоченный — глазки поблескивали, шерсть на мордочке распушилась, розовый язычок сновал туда-сюда под темной пуговкой носа. Может, хочет есть?.. — мелькнуло у Дарта в голове.

Он хлопнул по обнаженному плечу.

— Кончай моцион, приятель, и заходи на посадку. Кушать подано.

Вампирчик спланировал вниз. Крохотные коготки царапнули кожу, зверек что-то заверещал, вцепившись лапками в густые волосы над ухом.

— Я понимаю, что не очень вкусен в сравнении с твоей хозяйкой, — сказал ему Дарт. — Однако, мон гар, ешь, что предлагают от чистого сердца. Не всякий же раз тебе лакомиться кровью благородной дамы!

Писк тем не менее не смолкал и даже сложился в понятные слова:

— Нне голлоденн… ннет… крровь нне ннадо… ннет…

— Чего же ты хочешь? — Дарт почесал зверьку мягкое брюшко. — Снова спать?

— Нне сспать… исскать…

— Что искать?

— Сскажи… Бррокат, исскать…

— Брокат, сидеть спокойно. Не надо искать.

Поглаживая мягкую шерстку, он обогнул виноградник и постоял у обрыва, с которого открывался вид на пляж. Лагуна была пуста. Судно тиан больше не покачивалось на волнах, а превратилось в груду обломков, сваленных на песке и сохнущих под жаркими лучами солнца. Над хаосом досок и брусьев торчала мачта с верхним реем — будто крест, сброшенный сарацинами с христианского храма.

Это зрелище наполнило Дарта печалью.

— Не уплывешь, не убежишь, — буркнул он, коснувшись горбинки длинноватого носа. — Дьявольщина! И не улетишь! Разучился я летать, мон гар.

— Бррокат ллетать, — зашелестело в ухе. — Ллетать, исскать…

— То, что мне нужно, ты не найдешь, дружок.

Он вернулся к пещере, послушал тихое дыхание спящей, взглянул на ее ожерелье и свой джелфейр, отметил, что зелень начала сменяться голубизной, и улегся на мягком мху. Его вдруг охватила неудержимая сонливость, словно от спящей рядом женщины передались какие-то флюиды; он глубоко вздохнул, закрыл глаза и, балансируя на грани забытья и яви, пожелал очутиться на Земле.

В этот раз его сновидение оказалось удивительно четким, объемным, насыщенным звуками и запахами. Кутаясь в плащ, он шел по извилистым улочкам ночного города, затопленного тьмой; было безлюдно и тихо, и, как бы подтверждая наступление тьмы и тишины, часы на невидимой башне пробили одиннадцать. Воздух наполняло благоухание, которое ветер доносил из цветущих садов, отягощенных росой и дремлющих в прохладе ночи; издалека, заглушенная плотными ставнями, слышалась песня гуляк, веселившихся в каком-то кабачке. Он видел домик в конце переулка — серую каменную стену и знакомую дверь; над ней ветви клена, переплетенные густо разросшимся диким виноградом, образовали плотный зеленый навес. Внезапно ему почудилось, что некая фигурка, возникнув из ночных теней, маячит у двери — невысокая, хрупкая и, как сам он, закутанная в плащ. Женщина? Он ринулся к ней, и в тот же миг картина изменилась.