Солдат великой войны

— Вот что я еще могу добавить, господин лейтенант. У них мало часов, потому что часовые не доверяют сменщикам: они не хотят сидеть на скале и петь «Ла Чинчинделлу», в то время как сменщики будут спать или купаться в реке, вместо того чтобы вовремя заступить на пост, поэтому они берут часы с собой. Каждый пост — отдельная система, они не связаны между собой, мне кажется, это обычное дело для тех, кто не в ладах с дисциплиной. Ближе к концу смены они то и дело достают часы из кармана и смотрят на них. Поскольку сменщик не знает, когда начинается смена, часовые оставляют свои посты и идут в лагерь, чтобы их вызвать. Это очень глупо, учитывая, что мы можем перехватить их по пути.

В тот вечер речные гвардейцы доели последние запасы еды с тем, чтобы утром пойти в бой за хлеб. Они собирались захватить часовых в плен или оглушить ударом приклада по голове, что позволяло избежать криков. Потом гвардейцы вошли бы в лагерь и штыками перерезали растяжки палаток. Практически все оказались бы в палатках и в ловушке. Те, кто попытался бы вылезти из осевшей на землю палатки, увидели бы перед собой ствол винтовки.

Никто не надеялся, что план сработает, учитывая, что речных гвардейцев так мало, а дезертиров — так много. Были сомнения, что всех часовых удастся нейтрализовать без шума, да и не все дезертиры могли находиться в палатках. А удери хоть один человек, об операции узнает вся Сицилия.

Гварилья предложил поставить блокпост на дороге и разместить людей по гребням, но лейтенанты уже выделили на это десять человек и сказали, что после пленения дезертиров сотня речных гвардейцев прочешет долину, вылавливая беглецов.

Ночью они выдвинулись к часовым. Шум их не выдал, потому что дикие кабаны, которых они потревожили, пробегали рядом с часовыми и даже забегали на территорию лагеря. Загрохотали выстрелы. Пули свистели, срезали листья, разбивали камни.

Когда все закончилось, речные гвардейцы уже заняли исходные позиции. Пятьдесят готовились нейтрализовать часовых, восемьдесят — ворваться в лагерь, если кому-то удастся поднять тревогу. Когда гремели выстрелы, раздавались крики, часовые покинули посты, а группы безоружных дезертиров тащили через кусты подстреленных кабанов, все хотели атаковать, и все знали, что такое желание снедает всех, но они уже рассыпались по территории и не могли получить общий приказ. Темнота способствовала атаке, но уменьшала шансы захватить дезертиров в плен и удержать их, поэтому они ждали рассвета с примкнутыми штыками на случай, что дикие кабаны вздумают напасть и на них.

— Подумаешь, — сказал солдат-кукла Гварилье и Алессандро, когда те примкнули штыки. — Если кабан нападет, я его пристрелю. Потом закричу: «Я убил свинью! Я убил свинью!» На том все и закончится. — Тем не менее штык он тоже примкнул — против подсвинков, не таких осторожных, как матерые самцы, очень агрессивных и более быстрых.

Лежа в пахучей траве, слушая, как птицы объявляют о приближении зари, они чувствовали, как учащенно забилось сердце. В шесть утра уже рассвело, и солнце освещало горы, но долину еще окутывал сумрак. Часовые начали покидать посты. Один, с винтовкой на плече, наткнулся на отряд из десяти речных гвардейцев. Они нацелили на него штыки. Он поднял руки, закрыл глаза, затаил дыхание.

Другие часовые вернулись в лагерь, и еще до того, как их сменщики продрали глаза, речные гвардейцы заняли их посты и затаились. Все вспотели, большинство от напряжения, кто-то от страха. Они привыкли к окопам, колючей проволоке, минам и артиллерии. Ожидали свистков и вспышек ракет — сигнала к атаке. И хотя война на передовой была гораздо опаснее той, которую они вели сейчас, с первой они уже свыклись.

Новые часовые шли к постам, волоча ноги, еще окончательно не проснувшись, ничего не подозревающие, беспечные. Десять минут неспешным шагом, которые требовались, чтобы дойти от лагеря до поста, тянулись ужасно долго, но на полпути сменщики внезапно остановились. Миг спустя речные гвардейцы подняли головы, прислушиваясь. Звук двигателей наплывал на долину, отражаясь от крутых склонов.

План рухнул, когда сменщики побежали обратно в лагерь, сдергивая с плеч винтовки, а остальные дезертиры уже выскакивали из палаток. Два биплана появились над гребнем и пролетели прямо над Гварильей, который отчаянно махал им каской, убеждая развернуться. Но они пролетели над долиной, стреляя из пулеметов по палаткам.

И ушли на восток, исчезли за гребнем, оставив лагерь в полном хаосе. Раненые мужчины, перепуганные часовые, голые, босоногие женщины, прижимающие к телу одежду, метались по территории, пока оставались силы, а потом усаживались на землю. Все кричали. Когда самолеты появились вновь, строча из пулеметов, речные гвардейцы встали, грозя им кулаками.

Пули взрывали землю, прошивали палатки, убивали ревущих мулов. Рев двигателей, казалось, поглотил все остальные звуки.

Сотни полураздетых вооруженных людей разбегались по кустам.