Солдат великой войны

Во всех документах, уведомлениях и приказах огромная крепость из камня и бетона, возведенная на утесе над морем к югу от Анцио[61], проходила как Четвертая военная тюрьма или ВТ-4, но те, кто находился там, называли ее исключительно «Звездой морей». Она, казалось, плыла над морем, как в ясную ночь звезды плывут над водой и ветром. В загадочной и увлекательной беседе — в потрескиваниях, шипении и прочих вроде бы бессвязных звуках пены, волн и ветра — звезды, казалось, обменивались с морем невероятными секретами, делились открытиями, до которых еще никто не додумался. Звезды и волны обменивались невероятными объемами информации, поступающей мощным и быстрым потоком, непостижимым для человеческого разума, ее передавали бесчисленные голоса, разговаривающие с бесчисленными огнями. Солдаты, которых отправляли в «Звезду морей», потерявшие честь, лишенные желаний и надежды на спасение, знали душу ночного моря. Ничего другого у них не осталось.

Алессандро привезли в «Звезду морей», расположенную неподалеку от Рима, после пяти или шести остановок в других местах. Армии потребовалось четыре дня и печати с подписями на полусотне страниц, чтобы препроводить его из собственного дома в крохотную камеру над морем.

Последние несколько километров он прошел пешком в колонне людей, прокованных за кольцо на левой лодыжке к общей цепи. Охранники то и дело пересчитывали их, словно не верили ни собственным глазам, ни прочности стали. Заключенных переодели в военную форму, чтобы они вспомнили армейскую дисциплину и с большей готовностью подчинялись приказам.

В Анцио они спустились на пляж и двинулись к «Звезде морей», которую видели издалека. В это ноябрьское утро солнце светило так же ярко, как весной или летом, и о том, что на дворе осень, можно было догадаться только по черным теням. Море волновалось. Высокие волны обрушивались на берег, ветер далеко разносил брызги, так что у солдат, которые носили очки, линзы покрылись тонким слоем соли. Но и без брызг им приходилось нелегко: солнце жарило так, что они обливались потом. Они шли под грохот прибоя, на гимнастерках оливкового цвета проступали темные пятна, цепи блестели от воды.

Хотя Алессандро радовали волны и ветер, который гнал их на берег, каждый шаг, увеличивающий расстояние от Рима, причинял невыносимую душевную боль. Он находился у моря, шел под ярким солнцем, а его отец и Лучана оставались вдвоем в палате на верхнем этаже больницы. Несомненно, и над больницей синело безоблачное небо, а в ящике на окне цвела герань, красная, точно кровь, но холодный камень улиц и площадей, деревья, теряющие листву, уступали тому, что открывалось его глазам, когда он шел к «Звезде морей».

Если бы раньше все пошло по-другому, Джулиани всей семьей могли бы проводить этот день на берегу. Пришли бы с завтраком в корзинке, и Алессандро с отцом полезли бы в воду, гордясь тем, что не столь чувствительны к холоду, как синьора и Лучана, которые притворялись бы, что приходят в ужас, видя мужчин, которые лезут в Тирренское море в ноябре.

Алессандро не сомневался, что Лучана приложит все силы, чтобы отец поправился, но боялся, что потрясение его убьет, если ему скажут, что Алессандро расстреляли. И это будет конец для них всех. А может, он все-таки выживет. А если нет, может, выживет Рафи, Лучана родит ребенка, и у адвоката Джулиани появится внук с золотыми волосами. Возможно, его назовут Алессандро — или Алессандра, если это будет девочка.

* * *

Алессандро посадили в узкую камеру с маленьким окошком во внутренний двор, где проводились казни. По другую сторону двора за высокой стеной шумело море. Окно перегораживали два толстых стальных прута, а стекла не было. В воздухе стоял запах кухни, на которой постоянно что-то готовили, чуть сладковатый, как у ванильного крема. Второй заключенный постоянно мерз от сырого морского ветра, врывающегося в окошко, и сидел на койке, завернувшись в два одеяла, будто индеец.

Правда, индеец в очках со стальной оправой и лицом интеллектуала. При появлении Алессандро он явно опечалился, тяжело вздохнул и сбросил одно одеяло.

— Это твое.

— Мне оно ни к чему, — сказал Алессандро, все еще разгоряченный после прогулки на солнце.

— Еще понадобится, когда остынешь, особенно ночью. И двух-то мало. Теперь мы оба замерзнем.

— Как тебя зовут? — спросил Алессандро, предварительно представившись.

— Лодовико.

— А фамилия?

— Просто Лодовико.

— Почему так? — удивился Алессандро.

— Потому что я коммунист, — поморщившись, ответил Лодовико.

— У коммунистов что — нет фамилий?

— Когда они являются членами тайных организациях, нет. Если армии удастся составить вместе еще несколько элементов этого пазла, моих товарищей схватят и расстреляют.

— Ты не дезертир?

— Дезертир.

— Тебя расстреляют как дезертира или как коммуниста?

— Это одно и то же, но слишком сложно объяснять, когда так холодно.

— Значения это не имеет, мне без разницы.

— Я думаю, причина в том, что ты веришь в юридическую систему, которая будет нас судить.

— Да, я верю, что нас признают виновными и расстреляют.

— По вере вашей воздастся вам.