Солдат великой войны

Зная, что долго ему не протянуть, Алессандро из последних сил пытался открутить крышку. Поваренок, который ее наворачивал, не подумал, что открывать термос придется мальчику. Но все-таки Алессандро ее отвернул, и крышка полетела в пропасть. Из горлышка поднимался пар, обжигая руки.

— Отпусти меня, — скорее подумал, чем произнес он, потому что воздуха в легких уже не осталось. Толстый трубач отреагировал на жалкие хрипы Алессандро еще сильнее сжав пальцы, и мальчик понял, что шея у него сейчас просто сломается, но в следующее мгновение ощерился и швырнул открытый термос в лицо душителя.

Раскаленный чай и осколки стекла попали точно в цель. Трубач закричал, разжал руки и повалился на спину. Ударился затылком о деревянный пол и потерял сознание. Забыв, где он находится, Алессандро метнулся в сторону и перевалился через борт в пустоту, но, как и говорил управляющий отеля, привязали его крепко, так что он просто повис в воздухе рядом с гондолой.

— Мама! — закричал Алессандро, едва не рыдая, но потом понял, что ведет себя глупо, поскольку рядом никого нет и он сам должен сделать то, что, по его мнению, необходимо.

И хотя Алессандро боялся посмотреть вверх (а вниз — уж тем более), он поднял руки и нащупал край гондолы. Помогая себе ругательствами, почерпнутыми, главным образом, в четвертом классе Академии Святого Петра в Риме, сумел забраться в гондолу.

Трубач недвижно лежал на овчине. Возможно, и мертвый, но умер он или нет, Алессандро поручили массировать ему сердце. И он вновь начал ритмично нажимать на грудь трубача. Изредка прерываясь, чтобы выбросить из гондолы сначала термос, а потом осколки стекла.

Трубач не умер. Он шевельнулся. Ветер стих, и теперь, проплывая над вершинами сосен, Алессандро слышал шум двигателя, работающего чуть ниже гондолы.

На обратном пути Алессандро улегся на овчину. В тепле и безопасности, испытывая отвращение к случившемуся, гадая, как это трубачу удалось выскочить из гондолы на нижней станции канатной дороги и убежать. Но он знал, что наверху его все равно встретят как героя. Этого не избежать. Его отведут в дом и будут приветствовать полчаса, пока он не закончит обед. Покончив с этим, он поднимется не в свою комнату, а в комнату блондинки в бархатном платье. Она пригласит его в свою постель, где они и проведут всю ночь в темноте, вдвоем, прижимаясь друг к другу, не шевелясь. Их сердца сольются навеки, а потом они поженятся. Конечно, встанет вопрос, где они будут жить: в Риме или Вене. А может, в Париже — хороший компромиссный вариант. Он решил, что ее зовут Патриция.

Алессандро услышал приветственные крики, когда гондола поднялась над плато, уже очистившееся от облаков, но не столь громкие и бурные, как он ожидал. Значения это не имело, потому что главный прием ждал его в обеденном зале. С оркестром, ярким светом, флагами и пылающими каминами.

Адвокат Джулиани передал винтовку солдату и наблюдал, как управляющий отеля отвязывает мальчика. Обед закончился, сказали Алессандро, но ему что-нибудь приготовят и обслужат на кухне. Он захотел только десерт. Пусть и худой как щепка, он предполагал, что, наевшись, станет слишком толстым, чтобы улечься в кровать Патриции.

В обеденном зале «Шлернхауса» его встретила темнота. Все поднялись наверх, за исключением нескольких солдат и проводников, которые сидели вокруг жаровни с тлеющими углями в комнате проводников и говорили о войне. Сверху доносились звуки цитры: кто-то играл для принцессы.

Никто его не приветствовал. Проводники посмотрели на него лишь потому, что вышагивал он очень уж торжественно, а поваренку, оставленному, чтобы обслужить его, не терпелось уйти к себе, потому что вставать предстояло в четыре утра.

— Расскажи, — попросил адвокат Джулиани, — как все прошло. Почему разлился чай? В записке, которую они прислали с тобой, указано, что герр Виллгис пробежал всю дорогу к дому. Это меня поражает… Хорошо, — продолжал отец Алессандро. — Я понимаю, почему сейчас тебе не хочется говорить. Я иду спать. Если хочешь, завтра мы можем уехать домой.

Алессандро кивнул.

Поваренок поставил на стол кусок шоколадного торта «Захер», снял фартук и направился к комнатам для обслуги, пробормотав на прощание: «Грязные тарелки поставь в раковину, чтобы крысы не шмыгали по столам». Оставшись на кухне в одиночестве, чувствуя, как мужество начинает его покидать, Алессандро решил, что должен разыскать Патрицию до того, как страх возьмет над ним верх. Ему хотелось улечься в кровать, но образ прекрасной, застенчивой, белокурой девочки заставил подняться. Его так трясло, когда он ставил грязную посуду в раковину, что вилка позвякивала о тарелку, а чашка — о блюдце, будто нес их не мальчик, а немощный старик. Затем походкой человека, идущего к виселице, Алессандро двинулся к лестнице. Ему хотелось обнимать девочку, целовать, вдыхать ее дыхание, он нащупал в темноте перила и начал подъем на верхние этажи.