Солдатами не рождаются

«Из-за тяжелой обстановки!» Обстановка в самом деле была тяжелая. Может, и верно, в тот день нельзя было поступить иначе. Прочли приговор, поставили у стены Г-образного дома – да какая это была стена, одни развалины! – и расстреляли в присутствии представителей от всех рот… Все в один день: и начало и конец…

Хорошо бы сегодня ни один человек не дрогнул. Никого бы не пришлось гнать вперед силой оружия! Хуже нет на свете, чем…»

Он так привык к непрерывному грохоту артподготовки, что ему казалось, он думает в тишине. И когда все кончилось и наступила действительная тишина, он в первую секунду не заметил ее.

– Ракету! – хрипло крикнул он, все еще не слыша своего голоса. Услышал слабый треск ракетницы рядом с собой, увидел взвившуюся над второй ротой другую ракету и, став валенком на ледяную приступку, вылез наверх.

Еще заранее решил, что до первых немецких окопов пойдет сразу с цепью. Теперь оставалось делать то, что решил.

Впереди, в трехстах метрах над вставшей дыбом землей, словно последние капли с крыш, один за другим упали три запоздалых снаряда. Это заметил уже на бегу, когда окоп остался позади.

20

К трем часам дня третий батальон 332-го стрелкового полка решил на своем участке дневную задачу: первый рубеж немецкой обороны был прорван еще с утра и давно остался за спиной, а второй был окончательно занят только что – с чувствительными потерями. Какой приказ последует дальше, было еще неизвестно. В ожидании его закреплялись, а говоря проще, ввалившись в немецкие траншеи, приходили в себя после всего пережитого за шесть часов непрерывного боя.

Впереди виднелась длинная, пологая высота. По ее скатам проходил теперь передний край третьей, еще не взятой нами немецкой позиции. Когда полтора десятка солдат вслед за командиром роты Караевым сгоряча выскочили из окопов и кинулись дальше, немцы засыпали их минами. Раненых вытащили, а двое убитых темнели впереди на снегу, на виду у всех. Чтобы зря не рисковать людьми, Синцов приказал дотемна не вытаскивать.

Перед окопами лежало снежное поле, медленно повышавшееся к горизонту.

Когда выбитые отсюда немцы густо побежали назад, к высоте, их накрыли на полдороге «катюшами». Трупы испятнали поле; и сама высота тоже была теперь не белая, а пятнистая, вся в подпалинах от залпов «катюш».

Но бежали не все. Несколько группок засели в последней траншее и стреляли до конца. За таким огнем всегда чувствуется твердая рука. На дне окопа, среди других трупов, лежал труп немецкого полковника. Из снега дулом вверх торчал так и не выпущенный из мертвой руки автомат.

«Этот, наверное, и заставил их тут драться до последнего», – подумал Синцов со злостью, вызванной собственными потерями. Уважение к таким вещам если и приходит – задним числом, а не в бою.

Судя по количеству офицерских трупов, блиндажей, телефонов, обрывков втоптанного в снег разноцветного провода, здесь, куда вышла рота Караева, был штаб полка. Донести об этом пока не было возможности. Связисты еще тянули провод из той воронки, за полкилометра отсюда, где Синцов сидел перед последним броском. Они мешкали, но торопить их было неохота. Донести, что заняли штаб полка, – хорошо, но ведь не только ты донесешь, а и тебе сразу начнут приказывать. Бывают в бою минуты, когда хочется немного передохнуть, без связи с начальством.

– Товарищ старший лейтенант, может, покушаете?

Синцов обернулся. В бою некогда думать о мальчике, хотя несколько раз он видел его возле себя. А сейчас вдруг подумал, какой он все же худой и замерзший, зуб на зуб не попадает.

– А что у тебя есть?

– Консервы мясные.

– А подогреть? – Синцов подумал, что на таком холоду консервы как стекло.

– Есть сухой спирт.

– Тогда валяй.

Он подозвал командира роты Караева и сказал, чтобы прошел по окопам направо, проверил, как идет установка пулеметов на случай немецкой контратаки.

– Налево сам пойду посмотрю.

Солдаты, пригибаясь от ветра, жались к стенкам окопов. Кто перекуривал, кто шарил по немецким трупам. Один с треском грыз сухарь, крепкий как кусок столярного клея, другой, высыпав на ладонь патроны, щелкал трофейным «вальтером».

Торопливая, жестокая отчаянность боя сменилась усталостью. В глазах солдат можно прочесть тот же вопрос, который есть и в тебе самом: «А теперь что? На сегодня все, или еще что-нибудь прикажут?..» И, конечно, хотелось, чтоб на сегодня – все.

На карте-пятисотке все, что прошли, девять сантиметров. А в натуре первая позиция – из трех траншей, от первой до второй – четыреста метров, от второй до третьей – семьсот. Да два километра по открытому полю до второй позиции. А та снова из трех траншей, пока всю насквозь пропороли – еще полтора километра, и как ни перепахала все кругом артиллерия и во время артподготовки и потом, когда поддерживала, все равно из каждой траншеи – огонь. И дальше – больше, по нарастающей. Так что солдат понять можно: пока сквозь все это прошли, уже несколько раз за день превозмогли меру сил человеческих, и не хочется думать, что прикажут превозмочь еще раз.