Солдатами не рождаются

Когда мальчик полз там, по снежному гребню, этот немец, вполне возможно, сначала следил в свой бинокль, шевелится или не шевелится, а потом отдал приказ: открыть огонь. Мальчик — неизвестно, жив или умер. А этот немец сидит живой… И как остался жив, непонятно. Тем более докладывали, что стрелял до последнего. Парабеллум из рук выбили.

Он снова посмотрел на немца и вдруг подумал: «А может, сидит сейчас и радуется, что жив, в плену и все позади. У них, в котле, все равно теперь перспектива одна: если не плен — смерть…»

Но лицо немца — худое, сильное, замкнутое, спокойно-ненавидящее — ничем не подтверждало этой мысли. Нет, не рад, что в плену. Чувствуется, когда бывают рады, а у этого не чувствуется. Они еще сила, такие, как этот, с ними еще нахлебаешься горя…

Интересно все же, пойдут они в контратаку или примирятся? Навряд ли примирятся. Высотка ключевая. Недаром у них тут наблюдательный пункт был.

И, обеспокоенный этой, снова, упрямо, из-под всех других выплывшей мыслью, услышал слабый писк телефона и радостно кинулся к трубке, больно ударившись о стол раненой рукой.

— Двадцать первый, где находитесь? — послышался голос Туманяна.

Синцов доложил, что находится на высотке и что, по сведениям пленных и собственным выводам, здесь ранее находился наблюдательный пункт командира немецкой дивизии.

— Как противник? Не контратакует?

— Пока нет.

— Уточните координаты для заградительного огня.

Синцов уже сам держал это в уме — подготовить заградительный огонь артиллерии перед высоткой на случай, если немцы пойдут в контратаку. Но хотя наизусть помнил координаты, прежде чем сказать, еще раз, для очистки совести, взглянул на карту.

— Будет сделано, — обещал Туманян. — Чугунова снял с позиций, уже идет к вам. Ильин ждет смены. Сдаст участок и приведет остальных. Будешь весь там, где сидишь. Понял меня?

— Понял, — весело сказал Синцов, радуясь, что прежний участок уже принимают соседи и скоро весь его батальон будет здесь в кулаке.

— Где ваши минометчики? Ильин потерял их…

— А я им приказал, как дам ракету, что ваял высотку, сразу идти ко мне. Наверно, в пути.

— Тогда понятно, — сказал Туманян. — И роту автоматчиков к вам направляю.

Он говорил открытым текстом: хотел подбодрить и, видимо, не считался с возможностью, что немцы в сложившейся обстановке могут подслушать.

Только покончив с главным, что беспокоило и его и Синцова, спросил о потерях. Синцов доложил.

— А какие потери понес немец?

— Во много раз большие. Еще не все подсчитали.

И это были уже не слова, как часто бывало раньше, это было действительно так.

— Командира батальона в плен захватили. — Синцов искоса взглянул на продолжавшего неподвижно сидеть немца.

— Пришлите ко мне.

— Боюсь, не доведут.

— Пришлите с офицером.

— Пока не с кем, все на счету. Богословский ранен. Рыбочкина назначил на роту. Прошу утвердить.

— Утверждаю. Богословского вывезли?

— Пока у меня.

— Тяжелый?

— Да, — Синцов поглядел на Богословского.

— Как у вас там, просторно? Разместите все, что подойдет?

— Вполне.

— Приготовьте мне землянку, попозже сам приду. Левашов пошел к вам с Чугуновым. Ждите!

— Слушаюсь.

— До утра доживем — к ордену представлю, — сказал Туманян. — А пока спасибо!

«Доживем или не доживем, а живыми обратно не уйдем», — подумал Синцов, но вслух не сказал. Лучше сделать молча, чем, сказав, не сделать.

— Ну что там? — спросил Богословский. — Про меня спрашивал?

— Передал тебе благодарность за взятие высотки, — сказал Синцов; услышанное от командира полка «спасибо» было поровну или не поровну, а одно на всех.

В землянку вошел уполномоченный.

— Завалишин прислал. — Он растер рукавицей лицо с заиндевевшими бровями. — Что от меня требуется?

— Связь установили, — сказал Синцов. — С Туманяном говорил, весь батальон сюда идет. А требуется от тебя — погреться. Посиди у телефона, а я пойду.

— Там все в порядке, — сказал уполномоченный, — а греться мне некогда. Одного раненого не нашли — Котенко, сержанта, нет. Он со мной шел и упал у самой высотки… Не убитый, я уже за спиной слышал, как от раны в крик закричал. А фельдшер заявляет, что всех подобрал. Врет! Он сука ласковая, я его давно в виду имею. При начальстве трется, а к людям без внимания. Сейчас солдат возьму, сам схожу, я место помню.

— Ладно, иди, — сказал Синцов, — только по-быстрому. А Рыбочкина сразу сюда пришли. Пусть у телефона посидит, я все же пойду.

Уполномоченный кивнул и вышел.

— Да, если не подберут, замерзнуть недолго, — сказал Богословский, наверно подумав о себе.

Рыбочкин зашел почти сразу же, как только вышел уполномоченный. На ремне поверх полушубка у него висел немецкий парабеллум в черной треугольной кобуре.

— Возьмите, товарищ старший лейтенант. — Он вытащил из-за пазухи второй такой же парабеллум. — Его, — кивнул он на немца. — Лично у него взял и для вас сохранил. Я уже свой пробовал — бой у их сильный, будь здоров!

Синцов усмехнулся.

— Оставь себе про запас. Я к нагану привык. Посиди у телефона; связь уже есть, и люди к нам идут.

— Ох, замечательно тут у вас, тепло! — притопнул по полу валенками Рыбочкин.