Солдатами не рождаются

— Я вам как раз в первый день наступления написала. Еще ничего не передавали, а я как почувствовала. Наш поезд в Куйбышеве стоял.

— А я, думаешь, не помню, что ты мне писала? — сказал Серпилин. — Я твое письмо и сам перечитывал, и члену Военного совета вслух читал. С письмами у меня теперь не богато, одно твое лежит. — Он выдвинул ящик стола, словно собираясь показать Тане лежавшее там письмо, и снова захлопнул его.

И Таня впервые за время их разговора подумала не о себе, а о нем и о том, что у него умерла жена.

— Вы, наверное, сильно переживаете, Федор Федорович?

— Да, не проходит. — Он поглядел на Таню. — Вот женюсь на какой-нибудь молоденькой, вроде тебя, может, пройдет. — Сказал так, что она поняла: все это одни слова, ни на ком он не собирается жениться и даже не думает об этом. Сказал просто так. — Ладно, оставим эту тему, — помолчав, сказал он.

— Давай о тебе. Писала мне, что хочешь в санчасть полка.

— Да, если можно, — сказала Таня. — Если в госпиталь, так я и там могла в госпитале остаться.

— Положим, госпиталь госпиталю рознь. — Серпилин покрутил ручку телефона и сказал в трубку: — Двадцатку найдите и соедините… Начсанарма сейчас разыщут, поговорю о тебе.

— Только непременно в санчасть полка, хорошо?

— А это уж как он скажет. Мои права на этом кончаются. Ты ко мне не в гости приехала. — Телефон зазвонил, и Серпилин взял трубку. — Хорошо. Придет — пусть позвонит. — Положил трубку, взглянул на часы и спросил: — Обедала?

Она поднялась, подумав, что мешает ему.

— Я поела на аэродроме. Я пойду там подожду, — она кивнула на дверь.

— Ничего, посиди. У меня пятнадцать минут есть. Будешь мешать — сам прогоню. Расскажи про Ташкент. Недавно подарки оттуда привезли. В том число халаты. Солдаты рукава и полы подкорачивали — и под шинель, вместо ватника. Как там теперь, в Ташкенте, люди живут? Я давно там был, еще в первую пятилетку.

— Трудно живут. — Таня стала рассказывать про завод и про мать.

Серпилин слушал ее молча, подперев рукой щеку, но когда она сказала про «ударные» пончики, вдруг прервал:

— Да, люди себя не жалеют. На все идут.

— На все, — вздохнула Таня. — Я сама даже не до конца представляла, когда ехала туда. Только этого всего, наверное, нельзя говорить здесь, на фронте.

— Почему нельзя? — сказал Серпилин. — Наоборот, можно и надо… Каждый раз, когда будет случай, говори! Хуже от этого воевать не будем. Лучше будем. Быстрей войну кончим. Думаешь, у людей на это сознательности не хватит? Хватит. — Он остановился, словно заколебавшись, говорить ли. — Вот тебе свежий пример. На Военном совете одно политдонесение обсуждали. Был тут частный успех, — с важной высоткой долго чухались, а потом все же взяли. Целый узел развязали. Командир минометной батареи на радостях двойную норму хватил — и залп в честь взятия! Задарма, не по цели. А командир дивизиона только два дня как с Урала после госпиталя прибыл. Ему донесли. Он на батарею и при всех солдатах — хрясь этого лейтенантика по роже. Замполит — донесение. Виновника — в штаб дивизии. Почему избил своего офицера? А он отвечает: «Я видел, какой кровью каждая мина достается. А он их зря, в воздух! Не признаю себя виновным! Я, говорит, не только ему рожу набил, а я этим среди бойцов разъяснительную работу провел!» Как быть? Дошло до Военного совета. Есть мнение — под трибунал. Есть мнение — понять и простить. А ты как бы решила?

— Я бы, конечно…

— Что — конечно?

— Простила бы. Он ведь прав.

— А раз прав — значит, рукоприкладство разрешается? — усмехнулся Серпилин.

— Я сама… — Она хотела сказать, что сама чуть не застрелила того сахарного майора, но сдержалась и не сказала.

— Что ты сама? Рукоприкладством занималась?

— Нет. Я просто… А как вы решили?

— Так и решили, как ты, — сказал Серпилин. — Даже я, на что этого не терплю. И то взял грех на душу.

Серпилин посмотрел мимо. Таня оглянулась. В двери стоял адъютант.

— Товарищ генерал, вы вызывали на четырнадцать часов помощника начальника оперативного отдела.

— Раз вызывал, пусть заходит. Зачем спрашиваешь? Порядок знаешь. — Серпилин улыбнулся Тане. — Поделикатничал. Видит то, чего нет, там, где нет.

Голос, раздавшийся у двери, заставил Таню повернуться во второй раз.

— Товарищ генерал, подполковник Артемьев по вашему приказанию явился.

В дверях стоял Артемьев.

Серпилин поднялся, взял лежавшую на краю стола гармошкой сложенную карту и начал раскладывать ее. Артемьев, подойдя к столу с другой стороны, стал помогать ему.

Таня сидела рядом, но Артемьев не смотрел на нее, хотя, еще когда он стоял в двери, она уже поняла, что он увидел ее.

— Чего вскочила? — покосившись на Таню, спросил Серпилин.

— Мешаю вам. — Таня взяла табуретку и отсела в сторону.

— Поедешь в Сто одиннадцатую, — сказал Серпилин Артемьеву. — НП у них в тринадцать часов переместился вот сюда.

— Кузьмич еще не сообщал, — сказал Артемьев.