Солдатами не рождаются

«Смотри-ка! Наверное, только что получила…» Но лицо у нее было совсем не праздничное — опухшее от слез.

— Чего вы такая зареванная?

— От мамы телеграмма пришла, — сказала она и, опустившись на табуретку, как тогда, в первый раз, по-детски сложила руки на коленях.

— Значит, живы-здоровы?

— Живы-здоровы, — сказала она и всхлипнула.

— Так чего ж вы ревете?

— От счастья.

— Ну-ка, покажите телеграмму.

Она послушно протянула ему телеграмму.

В ней было написано: «Телеграмму получили если сможешь приезжай повидаться заводской адрес Караванная девять целую мама».

— Когда едете?

— Не знаю. Сейчас пойду на вокзал к коменданту, буду место просить.

«Вон куда ты собралась». Артемьев прикинул в уме, успеет ли, несмотря на завтрашний отъезд, помочь ей, и решил попробовать.

— Давайте все ваши документы. Попробую место достать на сегодняшний ночной.

— А может, лучше я сама? — Таня уже вытащила из кармана гимнастерки документы, но задержала их в руке.

— Если я не успею, тогда, ясно, сами. В девятнадцать часов придете к нам в бюро пропусков и оттуда мне позвоните. Я уже буду знать.

Он объяснил ей, как пройти в бюро пропусков, и записал свой добавочный телефон.

— Договорились?

Он встал.

— Тару освободите, не моя — генеральская.

Она, повернувшись к нему спиной, стала выкладывать из чемодана на стол банки с консервами.

«А фигурка у нее что надо, — подумал Артемьев. — Только уж больно маленькая. Не женщина, а воробей».

— Давайте чемодан.

И, увидев, когда она повернулась, что глаза у нее все еще на мокром месте, спросил:

— Когда телеграмму получили?

— В восемь утра.

— С тех пор все и ревете?

— А вы не смейтесь, — сказала Таня. — Как вам объяснить это чувство? Мне маму до слез жалко за то, что она так долго думала, что я умерла, и только теперь узнала, что я живая. И почему только одна мама телеграмму подписала?..

— Сами же мне говорили, что отец, возможно, на фронте.

— А тогда почему она написала «телеграмму получили»?

Он пожал плечами: откуда он знал?

Они пошли по коридору мимо открытой двери в столовую. Артемьев остановился и заглянул туда.

— Ого, — сказал он, — вижу, тут была генеральная уборка.

— Это Надя приходила, целый день вчера убирала.

— И вас мобилизовала?

— Да. Мы с ней подружились.

— Вон даже как!

— Она мне понравилась. А вам она больше совсем не нравится?

«Эх ты, простая душа!» — подумал Артемьев, представив себе, как Надя, между мытьем полов в перетиркой хрусталя, мимоходом, неизвестно зачем, успела сделать эту маленькую женщину своей союзницей.

— Вы под ее дудку не пляшите! — сердито сказал он.

— А почему вы так грубо?

— Я не грубо. Просто немножко лучше вас знаю людей.

— Вы так думаете?

И было в ее голосе что-то заставившее Артемьева вдруг подумать: кто ее знает, сколько хорошего и плохого она успела повидать в своей жизни? Если вдуматься — далеко не девочка. Только вид такой.

— Ладно, не будем считаться, — сказал он, пожимая ей руку. — В самом деле, кто вас знает, какая вы есть. Я об этом, откровенно говоря, даже и не думал. Времени не имел. Значит, в девятнадцать в бюро пропусков.

Это он добавил, уже открывая дверь.

Артемьев ушел, а Таня осталась и долго ходила одна, слоняясь из комнаты в комнату, по чужой, пустой, заставленной вещами квартире, по чисто вымытым полам.

Она подошла к большому старому трюмо с завитушками, со старым подернутым желтизной зеркалом, в котором за сто лет его жизни, наверное, никогда еще не появлялось отражение военной женщины в гимнастерке, сапогах и с пистолетом на боку.

Подошла и уткнулась в самое зеркало и долго разглядывала там, в его глубине, свое худое лицо с падавшей на лоб неумело подстриженной челкой и большими карими женскими глазами. Эти глаза ей самой казались красивыми, она смотрела в зеркало и радовалась им, и длинным темным ресницам, и ровненьким темным, темнее волос, удивленно приподнятым бровям, и огорчалась, что губы у нее не совсем правильной формы, немножко припухлые, широковатые, огорчалась, не сознавая, что как раз эти неправильные, припухлые, широковатые губы и придавали ее детскому лицу взрослую тревожную прелесть.

«Просто немножко лучше вас знаю людей!» Подумаешь, знает он людей! Его бы позавчера днем туда, в гостиницу «Москва»…

В парадную дверь громко постучали.

— Кто там? — спросила Таня. За дверью было слышно несколько голосов сразу.

— Открывай! Родителей привезла, — донесся из-за двери голос Нади.

Она вошла первой с двумя обвязанными веревкой чемоданами и шлепнула их на пол.

— Вот как единственную дочь батрачить заставляют, — подмигнула она Тане и кивнула на вошедшую вслед за ней старую женщину с озабоченно поджатыми губами и багровыми пятнами волнения на щеках. — Знакомьтесь, моя мамочка.

Женщина была одета в грязные бурки и облезлую старую шубу и повязана вместо платка вылинявшим мужским кашне, из-под которого вперед, как петушиный гребень, вылезал клок каштаново-красных крашеных волос, седых у корней.

Мельком взглянув на Таню, она поставила на пол два таких же, как у Нади, чемодана, кинулась к дверям в столовую, заглянула и снова кинулась обратно к парадной двери, навстречу входившим с вещами мужчинам.