Солдатский ножик

До того дерево блестящее, гладкое, видно, что твёрдое, как лёд. Интересно, возьмёт мой ножик такое дерево или не возьмёт? Попробовать, что ли, маленьким лезвием где-нибудь в самом невидном месте - хоть возле педали?

Я присел на корточки и только-только срезал самую маленькую стружку (дерево, оказывается, очень мягкое), как в комнату вошла мама. Мама сразу всё заметила и говорить тихо:

- Ты бы ещё кому-нибудь нос отрезал!

Я даже немного обиделся.

- Ну, уж нос!..

- А что? Надо же тебе ножик обновить…

Я ничего не сказал, только отошёл к подоконнику и стал потихоньку соскабливать с него краску. Мама поглядела на меня, помолчала и спрашивает:

- В школу больше не пойдёшь? Закончил образование?

Я быстро надел пальто и калоши, завернул свой ножичек в носовой платок, взял новую полевую сумку и вышел на улицу.

У нас на углу висят большие электрические часы. Со стороны Петровки они очень точно показывают время, а вот со стороны Каретного постоянно бегут вперёд на целых пятнадцать минут. Я посмотрел со стороны Петровки: без пяти девять. Что такое? Уж очень поздно. Поглядел с Каретного - и там то же самое. Врут направо и налево.

На всякий случай я прибавил шагу, а потом даже пустился рысью. Так бежал, что троллейбусы, и те от меня отставали, а всё равно опоздал. Верно, значит, часы показывали.

Я на цыпочках подошёл к своему классу и посмотрел в стекло. Вижу: все сидят на своих местах и списывают с доски задачку, а Григорий Семёнович шагает вдоль парт и заглядывает в тетради.

- Не спешите! Не спешите! - говорит. - Каждая цифра в своей клеточке!.. Единица - в своей, ноль - в своей.

Тут он вдруг обернулся и увидел меня.

Посмотрел и говорит:

- Это ещё что за единица в клеточке? Извольте полюбоваться - портрет отличника учёбы Кости Соколова за стеклом и в рамке.

Ребята захохотали, а я сразу присел на корточки, чтобы меня не было видно через стекло.

Но Григорий Семёнович потихоньку подошёл к дверям да вдруг как распахнёт их - и все ребята увидели, что я сижу перед дверью на корточках.

Что тут стало в классе - и сказать невозможно! До того все захохотали, что Бобка Козолупов (мы его называем «Лупленый козёл») чуть с парты не свалился.

Только теперь уж и ребятам здорово попало. Григорий Семёнович посмотрел на них очень строго и даже поднял палец. Они, понятно, притихли. А он говорит:

- Соколов, садись-ка на место!

Я подобрал сумку и на цыпочках пошёл к своей парте.

Посидел минутку и не утерпел, - хочется мне ребятам ножичек показать. Достаю его из кармана. Отгибаю сначала большое лезвие, потом - маленькое, потом - штопор, отвёртку, шильце и начинаю аккуратно протирать носовым платком.

Протёр - и вижу: так и есть! Славка Брыкин разинул рот и глядит на мой ножичек, как будто хочет его проглотить.

«То-то! - Думаю. - Чья взяла?»

Тут как раз прозвенел звонок. Григорий Семёнович взял журнал и ушёл из класса. А ребята остались в классе и всё крутятся возле моей парты.

- Вот это ножик! - говорят. - Действительно ножик! Дивная вещь! Откуда у тебя такой ножик?

- Откуда? Ясное дело, с фронта…

- А острый?

- Спрашиваешь!

Я сейчас же достал карандаш и стал его медленно точить маленьким лезвием. Все смотрят, любуются, хвалят. Ни у кого такого ножика нет!

За переменку я отточил семь карандашей и начал восьмой, да ещё успел отвёрткой два винтика из парты вывинтить и штопором пузырёк с красной тушью раскупорить (Славка Брыкин принёс, чтобы заголовок у стенгазеты раскрашивать).

Следующий урок был русский устный. Все читали про Каштанку, а я всё время с ножичком возился. Фамилии на пеналах вырезал: Брыкина сразу вырезал, а Попуригопуло целых пять минут вырезал. Даже места на пенале нехватило, поместилось только Попуригоп…

- Костя Соколов, читай дальше! - вдруг говорит Григорий Семёнович.

А я совсем и не знаю, откуда надо читать, и Славка Брыкин тоже не знает. Он на мою работу всё время смотрел.

Григорий Семёнович говорит:

- Что с тобой сегодня, Соколов? Сам не учишься и другим, видно, не даёшь. Вот и заработали четвёрку на двоих.

Ну, мне стало очень не по себе. Папа только что приехал, а я будто нарочно пару схватил. Прямо не знаю, как про это дома сказать.

Сижу, думаю, а ножичек будто сам собой по парте ходит, что-то такое вырезает. Двойку вырезает. Словно мало мне одной в журнале…

Вдруг слышу:

- Соколов, сейчас же отдай мне свой ножик и выйди из класса.

- Григорий Семёнович, - говорю, - да как же так?.. Это я нечаянно! Честное слово, нечаянно!

А Григорий Семёнович и не слушает. Взял у меня из руки папин ножик и говорит:

- Ступай, ступай!

Я стиснул зубы и губы, чтобы не заплакать, и пошёл к дверям.

После рисования все ребята разошлись, а мне Григорий Семёнович говорит:

- Посиди, Соколов.

Потом приходит и говорит:

- Дай свой дневник, Соколов. За учение - двойка, и за поведение - двойка. И как не стыдно! Отец в армии, можно сказать, герой, а сын - лентяй и озорник.

Я говорю:

- Нет. Папа уже не в армии. Он вчера вернулся.

Поглядел на меня Григорий Семёнович: «Вот как!» - и берётся за ручку.

Я его прошу: