Солдаты

Земля дрогнула и застонала — это вслед за «катюшами» открыла огонь наша тяжелая артиллерия. Яростная орудийная канонада не смолкала минут тридцать. Дивизия с приданными ей частями возобновила наступление. Слева и справа от кургана через небольшие высоты атаковали противника стрелковые полки. Теперь их командиры могли не беспокоиться за свои фланги: курган, откуда немцы могли вести фланкирующий огонь, находился в руках советских разведчиков.

Стало совсем светло. Набежал ветерок, развеял сизую дымку и загулял по степи, как молодой конь, выведенный в ночное. Погасил одну за другой далекие звезды. На востоке, из-за темнеющего вдали леса, пробились первые лучи солнца и осветили землю, которую все еще лихорадили рвущиеся снаряды.

— Передай в штаб… — тяжело дыша и вытирая руками потное рябое лицо, подсел к Акиму Забаров. — Курган взяли. Передавай!..

— Уже передал, товарищ старшина!

— Хорошо!.. А Мальцева нашли? — обратился Федор к подходящим со всех сторон разведчикам.

— Нет, не нашли, товарищ старшина…

— Отправляйтесь еще искать. Найти обязательно!

— Есть! — ответил за всех Сенька, который уже успел прицепить к ремню офицерский кортик.

— Это еще что? — заметил Забаров.

— Для командира роты, лейтенанта нашего… у немецкого офицера одолжил…

— Я вот тебе одолжу! Сбрось эту гадость! — приказал Забаров.

Сенька поспешно отцепил от ремня кортик и, размахнувшись, далеко закинул его в подсолнухи. Затем отправился на поиски Мальцева.

На этот раз Алешу нашли быстро. Он лежал на самой маковке кургана, рядом с убитым им немецким пулеметчиком, на куче потемневших от гари стреляных гильз. Лежал вверх лицом. Глаза его были открыты. На лбу, между покрытых росинками опаленных бровей, чернела крохотная дырка, а рядом с ней — темная капелька крови. У изголовья валялась финка, вся в ржаво-бурых пятнах. Шахаев поднял Алешу и бережно понес его на руках.

На вершине кургана разведчики залегли в обороне. Отсюда они наблюдали величественное зрелище. Справа и слева, насколько обнимал глаз, текли колонны наших войск. Этому живому потоку не было ни конца ни края; он прорвался, как через плотину, и с бешеной и неудержимой силой устремился вперед, пыля по всем дорогам и без дорог. Впереди, грохоча, лязгая и стреляя, мчались танки, которым, казалось, не было числа, «Сто… сто двадцать… двести… двести пятьдесят… триста», — считал Ванин.

— Товарищи, откуда они?.. — закричал Сенька, чуть не плача от внутреннего ликования. — А «катюш»-то, «катюш»-то сколько!..

Над колоннами бреющим полетом проносились эскадрильи штурмовиков. Под ними, по взлохмаченной, пыльной земле, новые грузовики тянули за собой новые орудия, тягачи волокли сверхмощные, на гусеничных установках, гаубицы. Машины с мотопехотой едва поспевали за танками. Над всей этой массой войск повисали реденькие черные шапки от бризантных разрывов. Кое-где немецкие снаряды рвались и на земле. По на это как будто никто не обращал внимания.

Острая боль, вызванная гибелью товарища, смешалась в груди разведчиков с другим большим чувством. Всем им хотелось бежать вперед, вслед за лавиной наших войск, прорвавшихся через оборону врага. В прорыв, по-видимому, были введены огромные массы свежих войск. Теперь разведчики могли оставить курган: он уже не угрожал наступающим.

Разведчики сбежали вниз, к дороге, по которой двигались части. И вдруг заметили батарею старшего лейтенанта Гунько. Запыленный, смуглый, с ликующим блеском в желтоватых глазах, офицер подбежал к разведчикам.

— Вот видите, — показал он на новые пушки, прицепленные к машинам. — Жива моя батарея! А вы говорили!..

— Да никто вам ничего не говорил, — возразил Забаров, пожимая руку офицера. — Конечно, жива. Скажи, пожалуйста, откуда такая масса наших войск? После таких боев у Донца — и вдруг!..

Гунько удивился:

— Разве вы еще не знаете? Целый фронт, оказывается, в тылу в запасе стоял. Понимаешь?

— Фронт?

— Степной фронт!.. О котором немцы и не подозревали. Был заранее сформирован. Вот его и ввели сейчас в наступление.

На сдвинутом запыленном лафете, свесив ноги, сидел тот маленький пехотинец, которого в первый день немецкого наступления остановил у Донца Гунько и который после 5 июля уже не мог расстаться с артиллеристами. С разрешения командования Гунько оставил его в своей батарее. Чумазая физиономия бывшего пехотинца сияла великолепнейшей, довольной улыбкой.

— Оттопал, значит? — узнал его Сенька Ванин.

— Оттопал. За меня старший лейтенант перед самим генералом хлопотал! — похвастался бывший пехотинец.

— Еще бы. Такой богатырь!.. — хитро сощуренные глаза разведчика прощупывали маленькую фигуру солдата.

— А ты кто такой? — поняв насмешку, сердито спросил новоиспеченный артиллерист.

— Я-то? — проговорил Сенька нарочно по-вятски. — Я самый главный начальник. Главнее меня нет… Вот разве только ты, потому как все же едешь, а мне приходится ножками топать. Закурить у тебя нет?

— Есть, закуривай… — сказал боец, подавая Сеньке скуповатую щепоть. — А что командир-то ваш такой мрачный? — осведомился он, показывая на Забарова.