Солдаты

"Насчет сроков" у Печкина с маленьким артиллеристом были расхождения.

Первый все-таки полагал, что после открытия второго фронта дела с разгромом

немцев пойдут быстрее.

-- Нисколько! -- горячо отстаивал свою точку зрения Громовой.

В поддержку своих доводов он приводил очень много убедительных, по его

мнению, аргументов. Но когда и их оказалось недостаточно, призвал на помощь

замкового -- того самого солдата, к которому обращался первый раз. Но Ваня,

продолжая орудовать банником, лишь промычал:

-- Не мешайте вы мне...

Первые дни сообщения союзников о ходе операций на Западном фронте

интересовали наших солдат. Они следили по картам, отмечали продвижение

англо-американских войск. Но потом бойцы совершенно охладели к этим

сообщениям -- и охладели по разным причинам. Одних, к числу которых

принадлежал и бывший пехотинец, вовсе не устраивало медленное, "ярдовоe",

как иронически называли солдаты, продвижение союзных войск; другие ни черта

не могли понять из (как будто нарочно запутанных) многословных сводок штаба

верховного командования экспедиционных сил. Замковый Ваня, например, так и

заявил, читая одно из сообщений:

-- Филькина грамота. Разве тут что поймешь? Пускай сами читают, кто их

составлял. А мне время дорого. Орудие надо чистить...

-- Правильно, Ваня! -- одобрил бывший пехотинец, собираясь куда-то.

Учения кончились, и батарея стояла на отдыхе в одном километре от села

Гарманешти. Поэтому Громовой решил проведать своего приятеля -- разведчика

Сеньку Ванина, с которым он подружился уже давно, должно быть, с той поры,

когда впервые встретились по пути на Харьков в 1943 году.

-- Разрешите, товарищ капитан? -- попросил солдат, подчеркнуто

произнося слово "капитан",-- звание это Гунько получил совсем недавно.

Командир батареи разрешил.

В это время у разведчиков произошло такое событие.

В "Советском богатыре" наконец появилась Сенькина статья с интригующим

клишированным заголовком: "По вражьим тропам". Шахаeв, по совету которого

Ванин взялся за перо, немедленно провел громкую читку. Статья читалась в

присутствии автора, который скромно умалчивал о том, что от его собственного

стиля не осталось ровным счетом ничего, если нe считать громкой подписи,

которую редакции сохранила полностью. Напротив, Сенька настойчиво уверял

всех, и особенно Акима, в том, что редакция не сократила и не изменила ни

одной строчки в его тексте и что, надо полагать, из него, Ванина, в конце

концов выйдет толк.

-- Он, если и был, уже давно из тебя вышел,-- съязвил Пинчук.-- Наврал

в своей статье целый короб; должно быть, у Геббельса научился врать-то. Это

он только так брешет,-- и, глядя на новоявленного писателя с недоверием,

спросил: -- А заголовок тоже ты придумал?

Сенька хотел было ответить утвердительно, но решил, что этому, пожалуй,

уж никто не поверит. Признался:

-- Заголовок они сами сочинили. У меня был другой... А насчет вранья

ты, Петр Тарасович, брось. Я шутить сам умею.

Никита Пилюгин смотрел на Ванина с нескрываемой завистью. Во время

чтения статьи молчал. А потом не выдержал, заявил:

-- Не его это статья. И никакой он не автор! -- Слово "автор" больше

всего возбуждало в Никите зависть, хотя он и не знал, что это слово

означает.

Оскорбленный "автор" требовал возмездия, обозвал Никиту страшным словом

"клеветник". Спорщиков несколько утихомирил Шахаев. Но Ванин все-таки не

остался в долгу. Он немедленно рассказал разведчикам историю с Никитиным

отцом, о котором как-то в минуту откровенности поведал Сеньке сам Никита.

История эта следующая.

В хлев Пилюгиных глухой зимней ночью забрался волк и порезал всех овец.

Обнаружив это несчастье, Никитина мать обрушилась на мужа с такой бранью,

что тот вынужден был спасаться бегством к соседу своему, Патрикею. Но

оказалось, что и у соседа та же беда: волк порезал и у него двух овечек.

Вместо того чтобы посочувствовать ему в горе и поделиться своим, Никитин

отец страшно обрадовался и бегом помчался домой. Прямо с порога он крикнул

своей жене: "Не реви, дура!.. Чай, не у нас одних, у Патрикея тоже!"

-- Я тебе говорил, Никита, что и ты в батюшку своего удался, -- заметил

Ванин в конце своего рассказа.

Сенька, очевидно, еще долго отчитывал бы своего обидчика, если б не

увидел входившего во двор бывшего пехотинца: при посторонних браниться не

хотелось -- это было бы не в правилах развeдчиков, превыше всего ставивших

честь своего подразделения и ревниво оберегавших ее. Приятели потолковали

вволю, а когда, артиллерист, разжившись у Ванина закуркой, ушел, Сенькa

заговорил, присаживаясь рядом с Пилюгиным на Кузьмичовой повозке:

-- Нет, Никита, я -- автор. Самый что ни на есть настоящий автор! И кто

знает, может, когда и писателем стану, буду романы сочинять, как Лев

Толстой. A что ты думаешь? -- заторопился Сенька, перехватив недоверчивый

взгляд Пилюгина.-- Захочу вот -- и стану писателем. Человек, он все сможет,

коль захочет. Вот, например, сказать про тебя: захочешь стать настоящим