Солдаты

коммерческие сделки со своими врагами.

* Авуары -- вклады в банк за границей.

"В столь тяжкий для нашей родины час, мой дорогой друг, нельзя терять

голову, -- писал далее Раковичану.-- У нас осталось право выбрать

покровителя. Сделать это нетрудно, если иметь в виду, что песня Гитлера,

по-видимому, уже спета, а деловые круги Америки очень заинтересованы в нас.

Нужно анализировать и нужно действовать. Причем действовать хитро. Ваш

коллега генерал Санатеску (помните, мы говорили с вами о нем) --

благороднейший человек, он готов взять на себя верховную власть в стране,

против чего двор не возражает: наши соображения полностью разделяются

реджеле Михаем и Мамой Еленой. Санатеску их устраивает. Не далее как вчера я

имел честь провести с ним двухчасовую беседу. Прелестный господин и

аристократ, словом -- наш, и это не мешает ему на всех перекрестках бранить

режим Антанеску и расхваливать русских "освободителей". Вот это, я понимаю,

камуфляж! Его превосходительство генерал Санатеску просил меня передать вам,

чтобы и вы, мой дорогой друг, действовали по его образу и подобию. Пока что

у нас нет иных путей. Не исключена возможность, что уже завтра вы станете

союзником русских. Так не жалейте красивых слов, клянитесь им в союзнической

верности, в горячей сыновней любви, бейте себя в грудь, плачьте, ревите

белугой в своем искреннем раскаянии. Проклинайте Гитлера и Антонеску,

особенно нажимайте на последнего, окрестите его палачом, людоедом, извергом

рода человеческого. Русским это понравится. А нам наплевать. Антонеску сошел

со сцены, и мы ничего не теряем. Действуйте же, мой милый генерал, и знайте,

что так надо. Действуйте, но, повторяю, не теряйте голову. Никакого общения

ваших солдат с русскими не должно быть. Бойтесь этой заразы. Пусть это будет

вашей первой заповедью. И вот вам вторая -- уповайте на американцев!

Желаю вам, генерал, успеха. Ваш И. Раковичану".

Рупеску перечитал письмо еще раз, теперь уже не отрываясь, и задумался.

История сделала какой-то резкий скачок, и вокруг вершилось что-то непонятное

и потому страшное. "Что же это такое?" -- в который раз спрашивал себя

генерал, все ниже и ниже опуская маленькую голову под огромной запыленной

фуражкой, напоминавшей своими размерами решето. "Неужели все к черту?..

Король, бояре, генералитет -- все! Не может быть... Что же это?.." И уже

вслух глухо и трудно выдохнул: "Негодяи, жалкие торговцы!.. Им ничего не

стоит продать родину. Лишь бы купец побогаче. Проходимцы!.. Ну, а ты куда

же? К какому берегу?" -- спрашивал себя генерал.

Ответа не находилось.

В тот день, когда Рупеску получил это письмо, в пяти километрах от

Бухареста, в лесу на небольшой полянке сидело человек сорок рабочих. Были

среди них металлисты, нефтяники, шахтеры, каменщики, ткачи,

железнодорожники. Судя по их исхудавшим лицам и по горящим, воспаленным

глазам, люди эти только что возвратились с нелегкого задания и теперь

обсуждали результаты своего похода. Им еще не верилось, что все кончилось

так благополучно, что их открытое выступление обошлось без жертв.

-- А вы видели, как перетрусил тот жандармишка, когда мы подходили к

зданию сигуранцы?

-- Что там жандарм: немцы и те разбежались от склада с оружием.

-- А другой отряд, сказывают, проник прямо во дворец. Как у них там,

Николае, все благополучно?

-- Все обошлось как нельзя лучше.

-- Ну и дела! Николае, а сегодня ночью вновь двинем?

-- Да, Николае, куда мы теперь?

Вопросы эти были обращены к невысокому, коренастому человеку с короткой

прической, который сидел посреди сгрудившихся вокруг него рабочих. На

коленях у этого человека лежал немецкий автомат. Вооружены были и остальные:

кто автоматом, кто винтовкой, кто револьвером. Один из них, шахтер, с

темными, узловатыми руками, по виду самый старший, спросил, беспокойно глядя

прямо перед собой:

-- Ну вот, сделали мы это дело. А дальше что? Скажи, Николае, что будем

делать дальше? -- Рабочий, по-видимому, знал Мукершану уже давно. -- Не по

домам же будем расходиться?

-- Только не это! Дома нам сейчас делать нечего, Лодяну. -- Мукершану

встал. За ним начали подниматься и другие. Однако он попросил: -- Сидите,

товарищи. Я так лучше увижу всех. Дома нечего делать! -- повторил он строже

и, испытывая знакомое ему воодушевление, заговорил горячо: -- Мы совершим

величайшее преступление перед страной, перед нашим исстрадавшимся, бедным

народом, если не воспользуемся благоприятно сложившейся обстановкой. Красная

Армия стремительно приближается к Бухаресту. Через неделю, самое большое

через две, она будет здесь. История нашего революционного движения не

предоставляла еще нам более удобного момента взять власть в свои руки и

навсегда покончить с буржуазно-помещичьими порядками. Мы покроем себя

неслыханным позором, если упустим этот исторический момент. Не стыдно ли

будет нам, передовому классу, если в такое исключительное время мы станем

отсиживаться дома?