Солдаты

тонах и с разной силой, подхлестывало солдат как кнутом. Они кричали,

распаляя друг друга, раззадоривая и подогревая. Те, что стояли на берегу и

не желали лезть в воду, вдруг бежали в реку и присоединяли свою силу к

усилиям многих и тоже кричали, как позволяла только глотка: "Давай!"

Румыны, преодолевая страх, выходили из своих бункеров и издали с

неудержимым любопытством наблюдали за необычайными действиями этих

непонятных и удивительных людей. Одни говорили: "Что же это?.. Что же будет

теперь?.. Куда они идут?.. Как жить будем?.." Другие -- тихо, с испугом,

оглядываясь, не осуждают ли, -- невольно шептали: "Витежь!"*

* Отважные, бравые (рум.).

От реки катился и плескался неумолчный гул. Смех, незлобивая брань,

крики "давай, давай!", стук колес -- все это сливалось в какую-то- стройную,

торжествующую музыку, наполнявшую сердца странно-беспокойным и вместе с тем

добрым чувством к этим барахтавшимся в воде бронзовотелым людям.

Первые машины были вытащены на руках. Но почти на том же самом месте

застряла третья, со снарядами в кузове. Она быстро погружалась, засасываемая

песчаным дном. Снарядам грозила опасность. Солдаты облепили машину со всех

сторон.

-- Взяли!.. И-и-и-ще -- взяли!.. Раз, два -- взяли!.. Бойцы пьянели от

собственных криков и усилий. На помощь артиллеристам спешили пехотинцы.

-- Давай! Давай! -- кричали всюду, взвинчивая, возбуждая и

взбудораживая себя.

Никита Пилюгин долго не хотел лезть в воду. Он стоял на берегу в

нерешительности: под его гимнастеркой был черный смокинг, и Никите не

хотелось портить заграничное приобретение. Костюм этот он считал своей

собственностью, купленной в стране, где эта самая частная собственность была

почти в своем первобытном и первородном виде. Расстегнув ворот гимнастерки и

сунув туда руку, Никита с нежностью гладил атласные, иссиня-черные лацканы

смокинга. Но крики, подхлестывающий рев, доносившийся от реки, подмывали и

Никиту. Он чувствовал, как неудержимая дрожь бежала по всему его телу и ноги

готовы были, не спрашиваясь хозяина, понести Пилюгина прямо в этот водоворот

борьбы огромного коллектива со стихией. Еще через минуту Никита без всякого

сожаления забросил свою покупку в воду. Быстрое течение подхватило ее и

понесло. Роскошный смокинг мокрым грачом поплыл по воде, покачиваясь и все

уменьшаясь в размере. Снять сапоги и брюки у Никиты не хватило терпения.

Прыгая в воде и гогоча от освежающего холода, он достиг застрявшей машины.

Найдя свободное место у борта кузова, уперся своим огромным плечом и,

выкатывая глаза, гаркнул что есть моченьки:

-- Раз, два -- взяли!!

Десяток молодых глоток поддержали:

-- И-и-и-ще -- взяли!.. Раз, два!..

Никита ощутил, как кузов под его плечом чуть-чуть подался, солдат

напряг силы и, испытывая еще никогда не переживаемое им ощущение слитности

со всей этой ревущей и хохочущей солдатской массой, закричал буйно и

радостно:

-- Братцы!.. Пошла, пошла!! Товарищи, пошла!.. Давай, давай!..

По его лицу текли светлые капли: водяные ли брызги катились, пот ли,

или это были слезы -- трудно понять...

Несколько осмелевших румын в черных безрукавках, из-под которых

выглядывали белые длинные рубахи, подкатили к берегу огромную замшевшую в

сыром подземелье бочку. Один из них сильным ударом вышиб чоп. Вино ударило

вверх мощным красным фонтаном. Тот, кто вышибал чон, не успел отбежать, и

теперь с его подбородка падали на землю кровяно-рдяные капли.

Солдаты подбегали к бочке и угощались.

Марченко, батальон которого переправлялся в это время, хотел было

запретить пиршество, но его остановил прибывший на переправу начальник

политотдела.

-- Пусть выпьют по кружечке. Они этого заслужили. Только следи, чтобы

не перепивались. А то вон, вижу, тот старикашка уже в третий раз подходит.

Твой?

-- Нет, -- охотно отрекся от солдата Марченко, обрадовавшись, что боец

действительно не принадлежал к его батальону. -- Из разведроты Забарова! --

с удовольствием пояснил лейтенант.

Старикашкой, которого заприметил полковник Демин, был Кузьмич, как

известно любивший выпить. На самом деле он не в третий, а в четвертый раз

подходил к бочке. На худых, впалых его щеках горел здоровенький румянец.

Кузьмич был навеселе. Однако четвертую кружку ему помешал выпить Пинчук.

Заметив на ездовом взгляд начальства, Петр Тарасович взял Кузьмича за руку и

отвел его к повозке, как неразумное дитя.

-- Стало быть, и выпить нельзя, -- обиделся Кузьмич, произнося эти

слова слегка заплетающимся языком. -- Эх, язви тя!..

Солдаты, выпив по кружке, бежали в воду. До позднего вечера над рекой

не умолкал шум. Левее переправлялись вброд тяжелые танки. Задрав высоко

вверх длинные стволы, словно боясь захлебнуться, они по самые башни

погружались в воду. На берег выползали обмытые, блестя высветленными

траками, мчались вперед на предельных скоростях, заставляя содрогаться

землю.

Пыльные деревья уже бросили в реку свои изломанные, длинные тени. На