Солдаты

постоянно напоминал простоватый Михаил Лачуга. Кузьмич в этом отношении был

догадливее повара и не тревожил Наташу тяжелыми воспоминаниями. Он полюбил

девушку и старался облегчить ee трудную фронтовую жизнь.

Предупредительно относился к Наташе и Марченко. Она часто чувствовала

на себе пристальный взгляд каштановых глаз лейтенанта. В глазах Марченко,

как и в его походке, было что-то вкрадчиво-мягкое, рысье и опасное.

Встретившись с ним, она робела, торопилась поскорее уйти от лейтенанта.

Иногда он eе останавливал:

-- Вы... что, Голубева?..

-- Вы о чем-то хотите спросить меня? -- в свою очередь говорила она, с

трудом подавляя в себе неприязнь к этому красивому человеку.

-- Разве вы не знаете -- о чем?..

-- Я вас не понимаю, -- отвечала она и быстро уходила.

Лейтенант провожал ее долгим скользящим взглядом.

У Кузьмича же был свой план: ему хотелось во что бы то ни стало

сблизить Наташу с Шахаевым. Только Шахаев, думал сибиряк, достоин ее.

Подружившись с ним, она, как полагал Кузьмич, постепенно забудет про свое

большое горе и приободрится.

"Жаль девку. Засохнет", -- сокрушался старик, обдумывая во всех деталях

свой замысел. К его реализации он подходил в высшей степени осторожно.

-- Довольно тосковать, дочка, -- говорил он ей. -- Не вернешь теперь

его. На свете еще много встретится хороших людей. Ты бы поговорила, к

примеру, с парторгом нашим. Он тоже про то скажет...

Но она выслушивала его равнодушно, будто навсегда застыла в своем горе.

Шахаев, не подозревая о Кузьмичовых планах, со своей стороны старался

всеми силами втянуть девушку в общественную работу, на что она шла с большой

охотой. Наташа сказала как-то парторгу:

-- Товарищ старший сержант!.. Прошу вас -- побольше загружайте меня

делами. Мне иногда кажется, что я очень мало, слишком мало делаю!.. Разве

сейчас можно так!.. Вы вот все ходите в разведку, жизнью рискуете,

проливаете кровь... А я... ну, что я делаю полезного?.. Перевязываю

раненых?.. Но в роте их не так уж много бывает!.. Я не могу больше так.

Прошу вас!..

Он пытался разубедить ее и сокрушался оттого, что слова его не

достигают цели.

По совету парторга Камушкин стал давать Наташе различные поручения,

которые девушка выполняла с большой охотой и с чисто женской аккуратностью.

Она читала разведчикам свежие сводки Совинформбюро, распределяла газеты...

Старый и добрый Кузьмич видел, что, где бы она ни была и что бы ни делала,

всюду за ней следили умные, чуть раскосые глаза Шахаева.

Командир роты распорядился, чтобы до ночи разведчики отдыхали. Кузьмич

со своим верным помощником Лачугой натаскали к палаткам свежего душистого

сена, накрыли его пологом, и бойцы улеглись спать, сняв ремни и расстегнув

воротники гимнастерок.

Шахаев лежал рядом с Камушкиным. Кузьмич уселся на сваленном танком

яблоневом дереве и курил. Парторг задумчиво глядел на сизый дымок, витавший

над головой старого солдата, и не мог смежить глаз. Он приподнялся и с

удивлением увидел, что никто не спит. Широко раскрытые глаза разведчиков

были устремлены в небо.

-- Что же вы не спите, друзья? -- спросил парторг.-- Ночью не придется

отдыхать.

-- Не спится что-то... -- ответил за всех Ванин, который, впрочем, уже

выспался раньше. -- Блохи кусают...

-- Врешь ты! -- зашумел на него, явно подражая Пинчуку, оскорбленный

Кузьмич. -- Брешешь! Откуда блохам взяться? Сено свежее.

-- Не спится и мне, -- сказал Камушкин.

-- Ну вот видите! -- воскликнул Сенька и, неожиданно посерьезнев,

спросил задумчиво: -- Каков он... Днепр, ребята... а? Поскорее бы добраться

до него. -- И, помолчав, вдруг предложил: -- Может, споем? Давай, Кузьмич,

затягивай!

-- А какую?

-- Любую.

-- Я больше старинную...

-- Валяй, валяй! -- поощрял Сенька.

Кузьмич выплюнул окурок, украдкой взглянул на Наташу и, разгладив усы,

прокашлялся. Выгнув шею как-то по-петушиному, запел хрипловатым голосом:

Вниз но Волге-реке

С Нижне-Новгорода...

Его несмело поддержали:

Снаряжен стружок,

Как стрела летит.

Старый запевала знал, что неуверенность бойцов пройдет, и запел еще

громче:

Как на том на стружке

На-а-а снаряженном...

Хор дружно грянул:

У-у-у-удалых гре-э-э-бцов

Со-о-о-рок два си-и-идит.

Шахаев попытался было подтянуть, но увидел, что только портит песню:

голос его резко и неприятно выделялся. Застенчиво и виновато улыбнувшись, он

замолчал и задумался. Взявшись за голову обеими руками и покачиваясь в такт

песне, он смотрел на солдат. Губы его шевелились. "Товарищи мои дорогие,

верные вы мои друзья!.." Многих он уже не слышал в этом хоре. Но воображение

Шахаева легко воспроизводило их голоса и мысленно вливало в общую гармонию

звуков. От этого песня для него становилась полнозвучней, мощней. Бас

Забарова гудел не обособленно, а в соединении с немного трескучим, но в

общем приятным голосом Акима. Соловьиный заливистый тенор Ванина не

существовал для Шахаева без глуховатого голоса Якова Уварова, слышал Шахаев

и ломающийся петушиный голосишко Алеши Мальцева.