Солдаты Александра. Дорога сражений

— Ну что ж, скоро этот самовлюбленный павлин узнает, сколь велики степи скифов, хотя покорить самих скифов ему никогда не удастся. Ведь мы бедны, а потому мы всегда будем опережать его войска, отягощенные добром, награбленным по всему миру. Разве он сможет стиснуть нас мертвой хваткой? Мы всегда выскользнем, мы уйдем, но когда он решит, что нас рядом нет, вдруг обнаружится, что кто-то громит его лагерь. А когда глаза Александра наконец нас узрят, мы уже будем у него за плечами. Мы уподобимся облакам, теням, призракам ночи, то возникая, то исчезая и не страшась ни тяжести камня, ни жара огня. Вы, греки, слышал я, потешаетесь над странной любовью кочевников к безлюдным и бесплодным землям, но хоть на миг попытайтесь задуматься: почему нас не манят ни тучные нивы, ни все эти шумные города? Отчего мы стремимся в пустыню? Что влечет нас туда?

Ответ очень прост.

Свобода! Мы предпочитаем грызть черствую корку на воле, чем лакомиться медовой лепешкой в оковах.

* * *

Рев поднимается такой, что кажется, будто сама гора сейчас взлетит в воздух.

Спитамен вступает в круг света, очерченный пляшущим пламенем факелов. Он снял свой торбусс, его ноги босы, длинные, ниспадающие на плечи волосы щедро подернуты серебром седины. Лицо у вождя желтоватое, нездоровое, при ходьбе бросается в глаза хромота. Уж не болен ли он? Но если и так, его сила не сломлена: взгляд обжигающе ярок, голос по-прежнему тверд.

Теперь он обращается к своим людям:

— Воинам, может, не подобает превозносить свою доблесть, но раз уж нам привелось всего несколько дней назад перебить чужеземцев на отмелях Благоносной, то почему бы и здесь, у Яксарта, не дать им хороший урок? Когда Искандер с наемными бандами решится начать переправу, мы истребим всех заморских шакалов. Бог не допустит, чтобы нечестивцы попирали нашу благословенную землю. Всемогущий вложит нам в руки свой меч — и река станет красной от вражеской крови!

Подобно Крючку в недавних наших с ним разговорах, Спитамен не упускает случая перечислить могущественных воителей былых времен, каких отвага афганцев и скифов довела до печального, но поучительного конца. Пусть Александр не очень-то полагается на свою везучесть, ибо, сколь долго ни дул бы ветер с севера, рано или поздно он переменится и подует с юга.

Волк вновь поворачивается к нам, пленным:

— Ваш царь считает нас дикарями и неучами, но мы тем не менее сумели усвоить нечто, неведомое ему: всему под небесами есть своя мера.

Деревья-великаны растут долго, но падают в один час. Даже львы однажды идут на корм птицам, даже железо ест ржа. Александру надо бы хорошенько усвоить, что удача — вещь скользкая, силой ее удержать невозможно.

И еще я скажу: если ваш Искандер и вправду бог, каковым его возглашают, то ему следовало бы знать, что богу пристало дарить людям благо, а не лишать их последнего скарба. Если же он простой смертный, то пусть вспомнит, отринув гордыню, о своем месте пред ликом Всевышнего. Ибо что есть безумие, как не потеря себя и не забвение земной своей роли?

* * *

Через два дня Александр трубит сбор. Нас, пленных, как находившихся под надзором Гама, так и всех прочих, сгоняют на гребень холма, откуда огромная, голая равнина видна как на ладони.

Ширина реки составляет шестьсот с лишним локтей. На ближнем берегу собралось тысяч тридцать бактрийцев, согдийцев, даанов, саков и массагетов. Их там как муравьев, внизу все черно, все покрыто сплошной шевелящейся массой. Я боюсь поднять взгляд на Луку, не понимая, что происходит. Есть ли смысл затевать переправу на виду у столь грозного воинства? На что, скажите, тут можно надеяться?

Плавсредства между тем спускаются на воду. Мы видим, как гонцы Спитамена веером мчатся в разные стороны с приказами сомкнуть фронт. Рассредоточенные вдоль берега дикари уплотняются, стягиваясь к той части береговой линии, где ожидается высадка. Впереди всех, на белеющей песчаной кромке, Волк размещает своих лучников. Некоторым из них так не терпится обагрить Яксарт вражеской кровью, что они забегают в реку по пояс. Их оружие — мощный скифский боевой лук, выпущенные из которого стрелы длиной в половину метательного копья способны с расстояния в двести локтей пробивать воинские доспехи.

Как только плоты подойдут на выстрел, нескончаемый гибельный град просто сметет с них все живое. Нам вообще непонятно, как Александр собирается прорываться сквозь эту завесу.

Среди нас, пленных, топчущихся на верхушке холма, находится и Аэропа. Слепец стоит в первом ряду, и товарищи сообщают ему обо всем, что творится.

— А нет ли признаков какого-нибудь обходного маневра? — интересуется он. — Может быть, то, что делается на другом берегу, всего лишь отвлекающая внимание хитрость? Возможно, царь уже ночью послал кавалерию вверх или вниз по реке, чтобы та скрытно форсировала Яксарт и обрушилась на противника с фланга и с тыла?

Все напряженно всматриваются.

Нигде ничего.

Аэропа клянет свою слепоту.

— На чем они хоть переправляются? — нетерпеливо выспрашивает он. — На барках? На плотах? Сколько их?