Солдаты армии Трэш

25.11.02, дорога из Николаевской, ночь Мы возвращались из Ада. Вокруг нас горели костры, лаяли собаки, орали какие-то люди. Я шел, окончательно потеряв ощущение реальности. Как сторонний наблюдатель в музее живописи разглядывает картины, так и я наблюдал за всем происходящим со стороны, будто и не я это вовсе иду весь скрюченный от ночного холода с округлившимися от страха глазами. Меня до сих пор не покидало то ощущение ужаса, которое пришло с блужданием по этому странному дому, вид обосравшейся старухи и абсолютное смешение всех возможных запахов – начиная с испарений мочи и заканчивая терпким запахом косяка Вождя. Мы довольно давно уже шли по дороге слегка прихваченной ночным морозцем, но тело мое все никак не могло соединиться с душой. Кажется, будто лабиринты бревенчатого дома забрали в качестве уплаты за посещение часть самого дорогого, что есть у человека.

Мы шли по дороге из Ада в привычный мир. Нас окружали непонятные люди с уродливыми рожами, лыбящиеся своими гнилыми зубами и лохмотьями вместо одежки. Нас окружали костры, выхватывающие из тьмы сборища прокаженных. Я видел преследующую нас суку с порванной нижней губой и бельмом на правом глазу. Соски отвисали почти до земли, и она склабилась и утробно издавала угрожающие звуки, словно хотела сказать: проваливайте подобру-поздорову. Все эти образы проносились настолько затянутые пленкой ирреальности, что казалось, будто я рассматриваю картины Босха. Такие же уродливые люди, прокаженные всех видов, животные, дерущие живую плоть на куски, костры инквизиции…

Мы вышли из Ада, но я не прочувствовал этого. Я не прочувствовал, как изменился воздух: из затхлого и отсыревшего он превратился в кристально чистый с примесью морозца и далекого, практически неуловимого запаха загазованного города. Я не увидел, как под ногами появилась асфальтовая дорожка, не услышал, как друзья переговариваются о ближайшей электричке, наконец, не заметил, как, мягко покачиваясь, подошел последний по расписанию поезд. За окном местность покрывалась толстым одеялом мрака, но я и этого не замечал. Перед моими глазами стояли два образа – бесконечные коридоры дома и полумертвая старуха. Друзья переговаривались, но я впал в прострацию.

Пришел в себя я, уже лежа в кровати. За стеной занимались сексом Тесак с Катей: я слышал скрип древних пружин матраса в соседней комнате и ерзанье железной спинки по обоям. Меня начало мутить. То ли от выпитого вчера, то ли от омерзительного проявления человеческой животности за стеной. Не знаю, в общем, я поплелся в ванную. У Кати была широкая, просторная и светлая ванная – из-за стен, выложенных белым кафелем. Я оперся руками на края раковины и попытался извергнуть из себя хоть чуточку того яда, который раздавливает изнутри все внутренности. Я открывал рот, будто какая-то сраная рыба, выброшенная на песок приливной волной. Ничего не получалось. Тогда я глянул в зеркало и увидел зеленовато-белое лицо с взлохмаченной копной волос на голове. Скопившаяся во рту слюна свисала до самого умывальника. Капелька на конце этой трапеции готова была в любую секунду сорваться в черную бездну канализации, скатившись до этого по сухой белой поверхности раковины. Я помотал головой из стороны в сторону, и трапеция с капелькой на конце повторила мои движения, правда с меньшей амплитудой. Я подумал: «Вот так и человек: его всю жизнь пинают из стороны в сторону силы окружающего мира, а он им поддается. И лишь со временем он приспосабливается и внутренне, и внешне к каждому такому толчку извне. Но мир не дремлет – и вот человек вынужден подчиниться новому колебанию». И я снова мотнул головой, ниточка слюны закачалась, и капелька, упав на глазурную поверхность, медленно покатилась в бездну. «Это смерть человека. Так человек умирает, если рядом с ним никого в жизни нет и он одинок, – смерть долго высасывает из него жизненные силы. Такая кончина самая мучительная! А вот если бы рядом с ним оказались другие люди, знакомые или товарищи, или родня, с которыми он прошел большую часть своей жизни, – и я включил кран с холодной водой и тут же выключил, а затем стал наблюдать, как оставшиеся на стенках раковины капельки стекают, сливаясь друг с другом в трубу канализации с большей скоростью, нежели это проделала отдельная капелька слюны, – такая смерть не особенно страшна, потому что ты видишь, как умирали до тебя, и ты знаешь, что и после тебя будут точно так же умирать. И от этого на душе становится спокойнее, ты смиряешься. И умираешь…»

Я еще раз включил холодную воду – на этот раз, дабы ополоснуть лицо. Мороз неожиданно пробежал по коже, и в зеркальном отражении на меня смотрело уже слегка порозовевшее мокрое лицо. Но теперь отвращение перебарывало мои желания. Отвращение ко всем, и к себе, в частности. Оно перерождалось в злость и ярость. И вот я наблюдаю, как мой правый кулак с грохотом врезается в зеркало. Я чувствую резкую, острую как нож боль, и кровь брызжет во все стороны, заливая борта раковины.

ОЛЯ