Солдаты армии Трэш

Мы проехали (19:56) почти весь Средний на малом ходу так, чтобы не привлекать лишнего внимания и не вытрясти последние мозги. Ремонт, бля! Органы правопорядка повстречались нам лишь единожды – наряд УВО стоял возле «Макдоналдса» и тщательно охранял это заведеньице, где тупоголовый народ только тем и занимается, что поглощает десятками килограммов жирную высококалорийную американскую культуру. Я сбавил газ, и мы спокойно миновали очередной перекресток, оставив позади полуразвалившийся готический собор с оконными рамами, выполненными в новоанглийском стиле. Мне всегда нравилось это строение. Есть в его полуразрушенности, сквозь которую проглядывает былое величие, что-то действительно присущее Петербургу как каменному сфинксу истории. Даже ненадолго оторвавшись от освещенной дороги, взгляни через лобовое стекло туда, где в мертвом небе теряется остроконечная башенка с покосившимся крестом, и ты увидишь и прочувствуешь душу города в этих разбитых, закрытых деревянной обрешеткой оконцах!

Казалось, темнота заполняла в тот день все видимое пространство. Она давила и прижимала город, но я слишком хорошо знал, куда надо свернуть, чтобы не пропустить заветный перекресточек. Колеса, амортизируемые подвеской, легко выстукивали дробный ритм из мощеной дороги. Во мне появилось смутное чувство, которое давно уже не проявляло себя, – ощущение торжественности и величия момента зарождения симфонии справедливости. На моем лице расплылась зловещая улыбка, и Прыщ чуть шарахнулся вглубь фургона, увидев ее. Я угадал (19:59) с первых нот мелодию, выстукиваемую «транспортером» по мостовой. Это гитара Тома Морелло, издающая резкие, скрипучие риффы, предвещает мир о наступлении нового времени. НАШЕГО ВРЕМЕНИ!!!

Пока я резко дергал за рычаг передач, а фургончик стучал колесами по мостовой, Зак де Ля Роша начал свой призыв:[6]

A mass of hands press on the market window
Ghosts of progress
Dressed in slow death
Feeding on hunger
And glaring trough the promise
Upon the food that rots slowly in the aisle…

Глаза мои разгорелись адским огнем, когда голос Зака, поддерживаемый взрывной волной Тома, врезался в слова, как кирка в камни. Я видел (20:01) отражение жара преисподней на лобовом стекле в кромешной темноте петербургского вечера. Я бы и сам рад испугаться, но тут мы на бешеной скорости вылетели на асфальт Большого, в момент преодолели его, и вот колеса вновь отстукивают ритм симфонии Святой Злости, не давая мне отвлечься.

Aint funny how the factory doors close
Round the time that the school doors close?
Round the time that the doors of the jail cells
Open up to greet you like the reaper?

Я снизил (20:03) скорость до минимума, вырубил с четвертой на нейтральную, выключил фары и легко вывернул руль влево. Съехал с проезжей дороги во двор и припарковался за помойкой. Так нас не будет видно с улицы. Я повернул ключи в замке зажигания, двигатель приятно встрепенулся и умолк. Как и музыка, которая теперь исчезала, словно далекое эхо. Я откинулся на сиденье, сжал/разжал кулаки несколько раз, повертел можжевеловые шарики, завел будильник на ручных часах Festina на пять часов вперед и закрыл глаза. Сквозь сплошной мрак я услышал заспанный голос Тесачищи:

– А что, уже приехали?

Мне не надо было поворачивать голову назад, дабы увидеть испуганное лицо Прыща. Я знал и так…

28.12.02, улица Репина – свалка в Гавани, морозная ночь

Что с закрытыми, что с открытыми глазами темнота сгущалась и охватывала все сущее не только снаружи, но и внутри машины. Я проснулся под легкий и приятный сигнал часов. 1:05. Надо было заканчивать начатое.

Мы стояли у помойки, а впереди извилисто скрывался во тьме двор. Небольшие терраски; полуподвальные, с запахом мертвецкой сырости, подъезды, выводящие прямо на соседнюю Первую/Съездовскую линии; увитые, словно в курортном городке, хмелем балкончики… Я могу не видеть, но могу чувствовать город, вдыхая воздух Петербурга.