Солдаты без оружия

— Очухался. Квасур просит. Это по-ихнему воды, значит.

— Шурочка, — тихо позвала Галина Михайловна, — оботрите его влажной салфеткой. Несколько капель выжмите на язык и губы.

— Так ведь пить просит, — вмешалась Дарья Тихоновна. — Квасур-то и означает это.

— Успокойтесь, Дарья Тихоновна. Пить ему нельзя. Никоим образом.

Дарья Тихоновна ничего не сказала, только поморщилась неодобрительно.

Вскоре появился интеллигентного вида лейтенант, переводчик. Он сел подле немца и почти не отлучался от него до момента эвакуации пленного в тыл.

К вечеру мать с детьми отправили в госпиталь. Молоденький солдат Перепелка не выдержал многочисленных ранений и умер тихо, как уснул.

XXXIX

Ехали молча. Корпусной будто врос в свое привычное место рядом с шофером, слился с сиденьем. А Сафронова бросало из стороны в сторону, подкидывало на колдобинах, он ударялся затылком о брезентовый верх машины, но не сетовал, держался обеими руками за железную скобу и во все глаза смотрел по сторонам.

У него было такое, ощущение, что они двигаются по чужой земле. То есть поля, и дороги, и деревья все те же, но все непривычное, расположенное не так. Дороги — сплошные аллеи. Высокие деревья сплелись кронами, затенили шоссе. Кажется, они мчатся по огромному тенистому парку и ему нет конца. «Виллис» проносился через населенный пункт и снова попадал в аллею. Дома в населенных пунктах каменные, с красными черепичными крышами, и в каждом поселке костел, как пожарная каланча. То и дело встречалась странная скульптура из серого камня — женщина с крестом и венками («Матка боска Ченстоховска», — объяснил шофер, а может, и неверно объяснил).

Такого он еще не видел. Западную Белоруссию представлял другой.

И еще его удивило, что вокруг мало разрушенных поселков. Вероятно, немецкие части отступали отсюда поспешно, боясь нового окружения, как под Минском.

«Виллис» свернул в очередную аллею.

— Зубняка заберу, — заговорил корпусной. — Утром придет машина. Сестру пришлю. Особенно не располагайтесь. Скоро передислокация.

Он говорил не оборачиваясь. Перед ними возник двухэтажный дом с колоннами. В одном из окон показалась непричесанная голова. Еще не успела машина заглохнуть, как из дома выскочил человек, торопливо пригладил жидковатые волосы, начал было сбивчиво докладывать корпусному врачу.

— Отставить, — оборвал корпусной. — Вот замену привез. Сдашь и завтра вернешься в медсанбат.

Корпусной не стал даже вылезать из машины, дождался, когда Сафронов ступит на землю, и кивнул шоферу. «Виллис» рванул с места и исчез в аллее.

Теперь Сафронов мог разглядеть своего коллегу. Случилось так, что старшего лейтенанта Горбача, хотя он и числился в списках медсанбата, Сафронов видел мельком, потому что Горбача то и дело куда-то перебрасывали.

Сейчас он находился при так называемых выздоравливающих.

Старший лейтенант выглядел сугубо штатским человеком. Это было видно по всему: по тому, как он появился перед начальством без головного убора, и по смятой форме, и по слабо затянутому ремню, и по давно не чищенным сапогам.

«Надо будет подтянуться, подчиститься», — сказал сам себе Сафронов и, чтобы прервать и без того затянувшуюся паузу, предложил:

— Не будем терять время. Знакомьте с обстановкой.

— Да, да, — заспешил Горбач: — Идемте наверх.

Он забегал вперед, напоминая Сафронову его санитара Галкина, и почему-то виновато улыбался. Лицо у него было добродушно-доверчивое, доброе, а эта улыбка вызывала сочувствие.

«Конечно, ему тут не по себе. Взяли человека в армию, а места не нашли. Быть может, как зубной врач он и неплохой, но пока что не до зубов, пока что другими делами приходится заниматься».

Они прошли по дому, заглянули в несколько залов и поднялись на второй этаж. Дом оказался пустым, запущенным. Все, что можно, было утащено, увезено, порушено, лишь стены, остатки люстр и лепные потолки говорили о том, что когда-то это поместье было уютным.

Только в одной комнате они увидели человека. Он спал прямо на полу, натянув на голову шинель и по-мальчишечьи поджав к животу колени.

— Где же все остальные? — спросил Сафронов.

Горбач развел руками.

— В самоволке?

— Такого понятия нет, поскольку…

— Когда их можно собрать?

— Думаю, перед ужином.

Заметив недоуменный взгляд Сафронова, Горбач добавил:

— Сейчас они разбрелись. Кто рыбачит, кто в деревню ушел.

Сафронов выслушивал объяснения зубного врача с нарастающим раздражением.

«Ведь если так, то это черт знает что. Увидят — всех разгонят. Да я и сам против такого».

— Показывайте ваше имущество, — сдерживая, себя, попросил Сафронов.

— Собственно, никакого имущества нет, — произнес Горбач и опять виновато улыбнулся. — Я здесь всего два дня…

Имущества действительно не было. В просторной комнате, именуемой санчастью, стоял стол на точеных ножках, старинное кресло с высокой спинкой, диван с прогнутыми пружинами, а на нем несколько шин, кучка бинтов и индивидуальных перевязочных пакетов да пузырьки с лекарствами.

«А чем же лечить? — подумал Сафронов. — Нужно срочно все выписать, чтобы завтра же привезли хотя бы самое необходимое».