Солдаты без оружия

Не верилось, что нет боя, что вот сейчас, сию минуту, не задрожит земля, не засвистят осколки, не застонут люди. В ушах Сафронова еще держался звериный вопль умирающего санитара. Гудение и гул были внутри него. Он ощущал их реально, хотя вокруг было тихо и спокойно и даже отзвук канонады не долетал сюда.

— Это нервы, — объяснил Штукин, по привычке снимая очки и протирая их подолом гимнастерки.

— Но я чувствую запах гари, дыма, крови…

— Увы, нервное перенапряжение не снимается так быстро.

Сафронов хотел возразить, что это довольно странно. Он находился на плацдарме всего около трех суток. Но вместо этого огорченно сказал:

— Не очень хорошо получилось. В партию принимают, а я как сонная тетеря. Да и видок у меня был…

— А это напрасно, — отозвался Штукин. — Они ж все понимают. Ты прямо оттуда… Да, извини. Я тебя не поздравил. — Он одернул гимнастерку и протянул руку.

Они ходили меж берез и сосен, наслаждаясь тишиной, прислушиваясь к шорохам леса, к отдаленным негромким голосам товарищей.

Танковый корпус был выведен из операции на формировку. И медсанбат не работал. Он потерял почти треть личного состава и опять был тем неукомплектованным подразделением, каким застал его Сафронов в день своего прибытия. И все же это был другой медсанбат.

— Я видел, как сгорел Колодкин, — сказал после паузы Сафронов. — Буквально как факел. Вместе с шофером.

— А ты не видел, как меня выворачивало? — каким-то новым для него, беспощадным тоном спросил Штукин.

— Тоже видел.

— Очень это героично выходило?

— Это не от тебя зависит.

Штукин не стал спорить, сделал движение головой, точно ему стал тесен ворот, и продолжал идти, чуть приотставая от Сафронова.

— Что ни говори, а мы пользу принесли, — желая утешить друга, произнес Сафронов. — Сколько, ты думаешь, мы пропустили через свои руки на этом плацдарме? Ну, сколько? Более трехсот человек.

Штукин не поддержал разговора.

— А ты знаешь, — старался растормошить его Сафронов, — сейчас вот мне кажется, что мы были действительно солдатами без оружия. Помнишь любимое выражение профессора Зимина?

— Все возможно, — ради приличия отозвался Штукин.

— Да будет тебе. Не сгущай краски. Работаешь ты честно. Во всяком случае, не один человек обязан тебе жизнью. Представляешь? Ты, Александр Афанасьевич Штукин, спас человека от смерти, вернул в строй воина…

— Не нужно речей, — прервал Штукин. — Из тех, кто прошел через наши руки, мало кто вернется в строй.

— Пусть не в строй, — не отступал Сафронов. — Но ты, непосредственно ты, капитан Штукин, вернул Родине человека, который еще принесет пользу. А мы столько потеряли за эту войну, что каждый человек сейчас особенно дорог.

— Возможно, тебе перейти на политработу? — с насмешкой в голосе спросил Штукин.

Сафронов не успел ответить. Его окликнули:

— Товарищ гвардии… В штаб приказано. Срочно!

— Начинается! — добродушно отозвался Сафронов.

В штабе собрались командиры взводов, НШ стоял за столиком, покрытым картой, с видом полководца.

— Товарищи офисеры, через полчаса общее построение. Приведите людей в начищенный вид. — Он обвел всех прицельным взглядом и сообщил, будто по секрету: — Благодарности Верховного Главнокомандующего вручать будем.

Медсанбат оживился. Наполнился голосами и шумом. Радостная весть распространилась со скоростью взрывной волны. Вручение благодарностей Верховного Главнокомандующего!

Люди спешили привести себя в парадный вид и не могли сдержать возникших вопросов:

— Товарищ гвардии… А это как… Неужто всем?

— По-моему, да.

— В Москве салют в нашу честь был, — сообщил Трофимов. — Мне офицер из штаба рассказывал.

Сафронова отозвал Супрун:

— Я тут стишки набросал.

— После построения прочитаешь.

— Давайте подворотнички пришью, — предложила Стома. — У меня игла наготове.

Медсанбат построился быстро. Сафронов своими глазами увидел, как мало осталось от их батальона. Он не взгрустнул, не вздохнул сочувственно, просто отметил для себя этот факт. Другое, восторженное чувство наполняло его. Это и ему, капитану Сафронову, сейчас, наравне со всеми, будут вручать благодарности Верховного Главнокомандующего.

— …ирр-но! — раздалась команда НШ.

Из штабной палатки вышли комбат, замполит и корпусной врач. На груди корпусного блеснул новенький орден Отечественной войны I степени. Замполит обратился к ним с речью. Собственно, это была не речь. Говорил он спокойно, негромким голосом. Но именно оттого, что слова были сказаны спокойно, они доходили до сердца. Люди слушали затаив дыхание.