Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

«Встану утром, сделаю зарядку, умоюсь, побреюсь и вспомню, что мне некуда и незачем идти, – говорил Константин Константинович Голованову.- Мы свое дело сделали, и сейчас мы не только не нужны, но даже мешаем тем, кому хочется по-своему изобразить войну».

На одном из правительственных приемов, когда произнесли тост за Н. С. Хрущева и все потянулись к нему с рюмками чокаться, даже хромой, еле передвигающийся военачальник, в общем, все,- Рокоссовский и Голованов остались стоять на месте, а они самые длинные, самые заметные. Больше их на такие приемы не приглашали. Оба оставались в тени.

Уже при Брежневе на приеме в честь монгольской делегации Голованов подошел к А. Н. Косыгину, тогдашнему премьеру, и спросил:

– Что вы имеете против Рокоссовского?

– Я? Ничего,- ответил Алексей Николаевич.

Вскоре после этого в квартире Рокоссовского раздался телефонный звонок: немедленно прибыть в Министерство обороны, комната такая-то. «Так мне звонили только один раз в жизни, – говорил потом Константин Константинович,- когда я был командиром корпуса в 1938 году. Когда арестовали».

В Министерстве обороны его никто не встретил, даже вначале часовой не хотел пропускать. В комнате, куда назначили прийти, увидел человека в штатском.

– Вы кто? – спросил штатский.

– Рокоссовский.

– А, проходите. Мы тут собрались делать фотоальбом, маршалов фотографируем.

«А я подумал – все»,- признавался Рокоссовский.

…Он был из тех людей, которых называют легендарными. Помню военную песню о батальонном командире, где есть такие слова:

Капитан, наш любимый комбат капитан,
капитан, гладко выбрит и чуточку пьян,
капитан, мы встаем по комнате «вперед!»,
капитан раньше нас на секунду встает…

И в честь него гремел салют московский,

он под Варшавой дрался впереди,
и не его ли обнял Рокоссовский,
срывая орден со своей груди!

Если О человеке поют, наверно, это что-то значит. Когда Жуков стал четырежды Героем, его поздравил Буденный, на что Жуков ответил: «Семен Михайлович, обо мне песен не поют, а о вас поют…»

По радио я слышал торжественную музыку, по духу напоминающую старинные марши русской армии времен Румянцева и Суворова. Дикторша сообщила: «Прозвучал созданный Михайловым во время Великой Отечественной войны марш "Рокоссовский"».

Не знаю, о ком еще из наших полководцев были тогда написаны марши для духового оркестра…

Конечно, это не самое главное. Но безразличия к фамилии Рокоссовского не было никогда, она вызывала восхищение. Рокоссовский – звучит как бой, как музыка Победы, как ратная слава. Красавец в генеральском кителе стоит на бруствере 1941 года. Пуля сшибает с головы фуражку, а он и не думает об укрытии. Что это? Бравада? Считайте так. Но тот, кто еще минуту назад помышлял сдаться в плен, не побежит к врагу, увидев такого генерала.

Немцы давали прозвища нашим полководцам. Был, например, «генерал Паника»… Рокоссовского враги прозвали «генерал Кинжал» – победу он добывал на острие кинжала, который, углубляясь в противника, окончательно поражает его.

Во время «холодной войны», когда американцы угрожали нам со своих баз в Турции и накалилась южная граница, в западной печати промелькнуло краткое сообщение: «Командующим Закавказским военным округом назначен маршал Рокоссовский – мастер стремительных ударов и массовых окружений». Был ли вообще Рокоссовский в этой должности, я не проверял, но заметка возымела действие…

Все, кто знал Рокоссовского, говорят прежде всего о его человеческих качествах, которые на первый взгляд даже затмевали в нем талант полководца. Отмечают, что его скромность даже мешала ему громко сказать о себе.

Известный детский поэт С. Я. Маршак рассказывал, как на аллее одного из подмосковных санаториев он часто встречал высокого, подтянутого мужчину. Стали здороваться друг с другом, потом как-то вместе оказались на одной скамейке. «Было что-то очень знакомое в нем, в его выправке,- говорил Маршак,- и я спросил, не военный ли он?

– Военный.

– Наверно, были и на фронте?

– Воевал. Приходилось.

– Я тоже часто бывал на фронтах,- сказал ему Маршак и стал говорить о своих воинских доблестях. А потом поинтересовался фамилией собеседника – уж больно знакомое лицо!

– Рокоссовский,- просто ответил новый знакомый.

– Представляете мое состояние! – смеялся Самуил Яковлевич».

Что-то гордое согревает душу, когда под музейным стеклом читаю текст ультиматума, направленного гарнизону одного из немецких городов: «Я, маршал Рокоссовский, наголову разгромивший ваши войска под Сталинградом и Курском…»

Это писал наш полководец, именем нашей страны, на государственном языке нашего народа.