Солдаты милосердия

Когда поезд шел, наблюдались оживленные разговоры, шутки. Чуть задерживался на остановках, начинались расспросы: почему не отправляют? Беспокоились: не появился бы вражеский бомбардировщик.

Иногда я улавливала приближающийся заунывный гул вражеского самолета и спешила в последний вагон, где лежали более беспокойные. Плотно закрывала двери и заговаривала:

— Чего приуныли? Может, споем — поезд скорей тронется.

— Споем, с удовольствием, — отвечали. И кто-то из них запевал приятным баритоном:

Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали…

И грянул такой хор, от которого у меня мурашки по спине побежали. Я сидела на полу, прислонившись к стенке вагона, и слушала. От такого дружного пения охватило волнение. А хор продолжал:

И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…

Запевалой оказался майор Никитин, лежащий на полу. Пожалуй, самый тяжелый из всех. Ранен в бедро с переломом кости.

Я думала об этих людях, отважных фронтовиках, которые теперь были беспомощны. Они потому и прислушивались — не летит ли вражеский самолет. Ведь они побывали в пекле войны и остались живы. Так теперь надо жить! Надо во что бы то ни стало доехать по назначению, а там и до дому — рукой подать. И пусть песня для них будет кстати сейчас, как отвлекающее средство. Она поможет коротать томительное дорожное время.

То же самое было и в других вагонах:

— Что молчите, споем?

— Споем! — отвечали.

— Молодцы, ребята! Вот так да еще как-нибудь, глядишь, и доберемся до места, — подбадривала их.

Ближе к фронту, на расстоянии от двух до пяти суток езды поездом, все госпитали были переполнены ранеными, и нам советовали:

— Везите дальше. Вы же на колесах.

И санлетучка уходила глубже в тыл.

— Все дальше да дальше. Может, и верно до Урала доберемся. Эх, там бы и дома побывали! — мечтательно произносит Шура при встрече.

Последние ночи в пути стали прохладнее. Все же осень на дворе, а мы без шинелей. На одной из остановок пустилась бежать к штабному вагону, где можно отогреться. Там всегда тепло. Посередине стоит железная печь, на которой постоянно кипятятся шприцы и иглы. А в вагоне-кухне еще теплее, подумала я, проходя мимо. Скоро завтраком надо будет кормить больных. Утром и вечером полегче проводить эту процедуру — каша и чай. А в обед труднее справляться — бегать вдоль эшелона с ведрами супа, компота и второго…

Еле отодвинула тяжелую, плотно закрытую дверь, забралась в вагон и оказалась в царстве тепла. Поезд шел леском. Восходящее солнце то пряталось, то выходило из-за деревьев. А лучи его успевали пролезть во все щели и щелочки и ослепить…

Паровоз резко затормозил. Это были восьмые сутки пути, когда поезд прибыл на станцию Тамбов.

Здесь наш эшелон уже встречали сотрудники местных госпиталей и представители городских общественных организаций. Было подано множество санитарных и грузовых автомашин…

Закончив с процедурой передачи раненых, капитан Михайлов покинул нас, распорядившись: всем оставаться в штабном вагоне, где будут находиться медикаменты и все госпитальное имущество. Вагон попутными эшелонами будет доставлен к месту назначения, в Бровары.

Остаться без начальства — это хорошо, подумали мы. Но радости и удовольствия от этого не получили. Вагон долго переводили с одного пути на другой, толкали и переталкивали с места на место, и в конце концов он оказался в тупике, далеко от всех попутных и встречных поездов. Прошли сутки, а мы все стоим в Тамбове. Начальник станции посоветовал набраться терпения, потому что одинокий вагон могут задерживать на любой станции.

— Так мы до конца войны своих не догоним! — с досадой проговорила Валя Лашук. — Девчата, может, без вагончика скорей доберемся. Все поезда идут в сторону Киева.

Так и решили: с имуществом оставить сторожа-санитара, а самим отправиться попутными. Мы предполагали, что запросто сядем на первый же воинский эшелон и нас мигом домчат туда, куда мы пожелаем. Но часовые, стоящие в тамбурах, нас близко не подпускали к воинским составам:

— Не положено посторонним!

— А давайте попытаемся на машинах, — предлагаю я. — Большинство из них тоже идет в сторону фронта.

И с этим предложением все согласились.

Шоссейная дорога проходила рядом, параллельно железнодорожной линии. Мы увидели колонны машин, снующих туда и обратно.

Голосуем. Здесь нет регулировочных пунктов.

— Вам куда? — спрашивает водитель.

— Под Киев.

— Не по пути, девчата…

— До места не довезем, но километров на двести подбросим, — обрадовал наконец один из шоферов.

Забрались в кузов, загруженный ящиками с продуктами. И началась тряска по ухабистой и пыльной дороге. Через несколько километров езды мы до неузнаваемости стали серо-седыми от пыли. Смешно было смотреть друг на друга. А когда водитель остановил машину и сказал, что наши пути теперь расходятся, мы даже обрадовались, что расстаемся.