Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)

Чем хороши бабы из военторга, – к ним приносишь в общагу только своё бренное тело и минимум внимания. Продавщицы из военторга спали с офицерами бескорыстно. В армии майора любили за то, что он майор. Когда заваливал в общежитие, его неделю не могли оттуда выбить. Продавщицы имели один недостаток – беременели в секунду. Конкуренция самцов. В армии выращивалась порода советских людей, там шёл естественный отбор, как во времена Темучжина. Из ста призванных солдат, зачатых на гражданке, было сорок корявых, со следами вырождения. Побеждало народное, звериное начало: рядовое лицо кавказской национальности, все заросшее шерстью. Повариха, сидя на подоконнике, орала:

– Хочу чеченца!

Теперь они добивают Страну Советов.

Подполковник Власенков бывало кричит:

– Где эта блядь, Корицкая?

– Я здесь, Василий Иванович.

А «блядь Корицкая» – уважаемая женщина бальзаковского возраста, завпроизводством.

Партия обо всем подумала. На вещевом складе мы нашли пеленки и распашонки, оставшиеся с войны. Из армии, после победоносного завершения третьей мировой войны, должна была начаться новая поросль советских людей.

Как-то ночью я задержался на службе. В комендатуру прибежал испуганный лейтенант – начальник патруля.

– Там баба голая гуляет по плацу.

– Вязать пробовали?

– Она вся склизкая, не дается – царапается.

– А за волосы?

– Прическа короткая.

Мне стало интересно.

– Так возьмите одеяло, заверните в него и несите сюда.

Занесли, бросили в клетку, закрыли дверцу. Она – сразу к решётке, только что зубами за прутья не кусает. Включили воду, мои помощники стояли наготове со шлангом. Давление воды отбросило её к задней стенке. Та была выкрашена серебрянкой на солярке, чтобы мазалась. Когда человек испачкается такой краской, она не отмывается и чернеет. Ходит как негр. К утру нужно было бабу выпустить – ей на раздачу, людей кормить. Баба, как чёрт измазавшись в краске, вконец озверела.

– Не выйду!

Я – на солдат:

– Одевайте на неё шинель и выкиньте её отсюда!

На плацу уже шёл развод. Люди стали свидетелями невиданного зрелища. В кои-то веки в комендатуру не затаскивали, а пинками выбивали оттуда. Наконец выпинали. Баба ломится в дверь, плюется в глазок:

– Пустите, сволочи!

Наконец опомнилась, гордо вскинула голову и пошла по плацу. Через пятнадцать минут меня вызывает начальник политотдела.

– Что вы наделали?

– Срок задержания истёк. Два часа как неопознанной, для установления личности. Хотите, чтобы она меня к прокурору таскала?

– А одежда?

– Я ей предлагал х/б, солдата посылал в общежитие за вещами.

В общем, закосил под дурачка, выкрутился. В обед на раздаче она меня уже херами обкладывала. Я потом недели две боялся есть, думал она мне что-нибудь подсыплет.

Среди военторговских были и отпетые. На почве ревности одна повариха засадила разделочный нож прапорщику в печенку. Тот скончался по дороге в госпиталь. Её судили, но так как она оказалась беременная и в состоянии аффекта, то отделалась лёгким испугом. Уехала в свой Балашов Саратовской области с бастардом на руках.

В учебном караульном городке имелся макет огневого сооружения. Макет оказался вполне пригодным для утилитарных целей – солдаты туда таскали баб. Как-то прапорщик Файков заметил в сооружении подозрительный свет, начал ломиться. Солдаты бросились в амбразуру и вылезли наружу, а бабе, как Анке в анекдоте, помешал таз. Она орёт:

– Вытащи меня!

Однако бдительный прапорщик проявил солдатскую смекалку и сообразительность (такое мясо в руки пришло), стащил с неё трусы и трахнул. Затем оказал помощь. Ей – ничего, только соски пообдирала о цемент.

Подобные случаи были нередки. Одну подругу драли в вагончике, потом солдаты что-то не поделили между собой и подрались. Она плюнула на них, открыла дверь и ушла. А так как дело было зимой, в пургу и мороз, она, пьяная, потеряла направление, пошла не в сторону городка, а в степь и замерзла. Солдаты об этом и не знали. Утром нашли труп, подвели под групповое изнасилование. Сержанту – «вышка», сидел у нас на «губе». Шлепнули его, наверное, хотя парень был неплохой; помню, всё время плакал.

С бабами из военторга я провернул не одно общее дело. Консервированную конину по 35 копеек за банку продать нашим было невозможно. Оставались казахи. Повёз в пустыню продавать. На нас нахлынула эта орда, боец в кузове поднял цену с пятидесяти копеек до рубля. Орда не уменьшилась. Он сгоряча повысил до трёх рублей. Орда схлынула. Остановились на полутора. Я привёз девкам плащ-палатку денег. Дождались, когда уедет мотовоз, закрыли магазин, всю ночь считали.

В другой раз не хватило 10 тысяч порожних стеклянных банок. Я – к «губарям»:

– Тысяча банок – и ты свободен.

Наносили за день, ходили с автоматчиком и собирали. Я всех амнистировал.

Старшина военного городка пожаловался:

– Не хватает ложек.

Послал людей по свалкам (солдаты выбрасывают ложки с отходами, чтобы не мыть лишний раз – Авт.). Набрали столько, что прапорщик – завстоловой – ещё и продал.

Женщины на военной службе