Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)

Как и все армии, комплектуемые по призыву, Советская страдала от дезертирства. В 70-е годы оно стало подлинным бичом ВС. От дезертирства страдали и элитные части РВСН. В степи, во время «бегового сезона» (весной и осенью), дезертиры шли на звук поезда, в пустыне он слышен километров за тридцать. Некоторые, потерявшие направление и страдающие от безводия, сами бежали за моей машиной с криками — сдаваться.

В части объявился «бегун» — какой-то татарчонок с Поволжья; бегал пять или семь раз. Достал всех так, что его предали суду военного трибунала, по великой милости вкатили три года дисбата. По закону, дисбат — не тюрьма, служба в нем не уголовное наказание. Доставляет туда не конвой, а представитель части. Зная солдата, никто в полку ни под каким страхом не хотел его везти. Да ещё командир части наотрез отказался выдать сопровождающему пистолет или солдата с автоматом:

— Он всё равно убежит и оружие украдёт.

Умудрённый был человек, знал чем подобные случаи заканчиваются.

Нашли прапорщика Файкова. Он учился экстерном в офицерском училище, был уже на последнем курсе и отвертеться поэтому не мог. Командир мог не пустить на сессию: поставит в караул — и хана учёбе. Файков отнесся к порученному делу стоически, раз надо, так надо, «не минует меня чаша сия». Хотя солдат этот был не его, он его и в глаза-то не видел, но уже возненавидел того всеми фибрами своей души:

— Ты от меня, сука, не сбежишь.

Окрылённый этой мыслью, Файков пошел в ОРМ, там собственноручно выковал ошейник, приварил к нему метров шесть цепи от ворот, весом килограммов десять, конец цепи приварил к шестнадцатикилограммовой гире. Цепь с гирей вместе с солдатским имуществом уложил в вещмешок. На гарнизонной гаптвахте татарчонка одевали, как парашютиста: ошейник на шее закрыли на замок, накинули лямки, завязали тесемки… Татарчонок так оторопел, что безропотно исполнял все приказания. Издали не видно, только из вещмешка торчит кусок цепи, да солдат сутулится. Но меньшую гирю не повесишь — с ней он мог убежать.

Везти нужно было из Ленинска в Кзыл-Орду, шесть часов поездом. Файков, не желая позориться, за пять рублей сдал татарчонка в багажный вагон, примкнул замком цепь к стойке, оставшейся длины хватало дойти до туалета. А сам сел в плацкартный вагон, где до самой Кзыл-Орды предавался пьянке и блуду с проводницей.

В Кзыл-Орде татарчонок медленно дошел до дисбата. Когда командир батальона увидал вериги, его еле откачали от смеха:

— Я всё видел, но такого…

Некоторых, действительно, привозили в машине, привязанными к палке.

Дисбат был «рисовый», солдат гоняли на рисовые чеки. За полтора года такой «службы» начинали гнить ноги. Освоившись, татарчонок решил бежать, гнилая натура брала своё. Вода с полей уходила в трубу, в неё он и нырнул. Внутри труба оказалась перегороженой решеткой, течение не позволяло выплыть обратно. В дисбате знали где искать, вечером, при проверке, достали багром. На этом его эпопея и завершилась.

После этого Файков резко пошел вверх, ему даже доверяли получать спирт. Вскоре получил лейтенанта, выбился в инженеры, а мог бы и пропасть командиром регламентного взвода — самая собачья должность. На ней Файков и научился выживанию. А послали бы какого-нибудь майора, от него солдат сбежал бы уже в Тюратаме.

Далеко не все дезертиры были настроены мирно. Некоторые, особенно грузины и прочие «лица кавказской национальности», захватывали отдельные кочевья, объедали мирных казахов, насиловали казашек. Любопытно, что сами казахи относились к этому бедствию стоически. «Апа», имевшая к тому времени по десятку детей, также не отличалась чувствительностью. Обычно военные власти скрывали подобные преступления. Тогда за изнасилование, да ещё связанное с бесчинствами по отношению к местному населению, виновным грозила «вышка».

Кроме обычных причин, к дезертирству побуждала и специфика местных неуставных отношений. Стройбат по своей природе — структура неуправляемая. Главенствующее положение в ней занимали чеченцы, армяне и уголовники. Допустим, один УНР захватывали чеченцы, другой — уголовники, разражались побоища на почве межнациональной розни. Горели бараки, побежденная сторона нещадно избивалась. Убийства были повседневным явлением, жертвы числились в «бегунах». Однажды я присутствовал при следственном эксперименте. Убийцы сознались и указали место, где в котловане залили бетоном труп. Дней пять долбили бетон отбойными молотками, пока нашли… Некий проезжающий майор однажды обратил внимание на дым, поднимающийся со свалки. Принюхался — воняет паленым мясом. Подъехал ближе — жертвенник, над огнем вертел, к нему привязан человек, рот заткнут, чтобы не кричал. Вокруг солдаты-строители медленно вращают вертел. Увидели майора — разбежались. Тот отвязал несчастного; на нем уже и кожа полопалась.