Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

В более широком ракурсе и с наибольшей отчетливостью проблема влияния традиционной идеологии и литературной техники на характер имеющейся в нарративных источниках информации о римском солдате поставлена в работе Ж.-М. Каррие[369]. По его мнению, римский воин императорского времени стал в известном роде жертвой расхожих представлений, анахронизмов и топосов, обильно фигурирующих в литературных источниках. Для гражданского населения, освобожденного с созданием профессиональной армии от обязательной военной службы, идеальный солдат представлялся «породистым псом»; от него требовалось наличие самоотверженности, мужества, выдержки, исчезновение которых среди граждан осуждалось в терминах концепции упадка нравов. Вместе с тем солдат рассматривался фактически как наемник, безбожный вояка, чьи страсти и пороки можно было сдержать только суровой дисциплиной и постоянными трудами. Желание античных авторов и представляемых ими общественных слоев видеть восстановленными во всей строгости древние порядки контрастно оттеняется акцентированием порочности и примитивных инстинктов, присущих солдатам, прежде всего патологического обжорства. В целом же, образ солдата в восприятии гражданских лиц глубоко противоречив: он одновременно вызывает и восхищение, и отвращение, и страх. Этому литературному образу Каррие противопоставляет образ воина в изобразительном искусстве, ориентированный на вкусы самих военных, прославляющий воинскую суровость и величие, олицетворяющий дух организованности, самообладания и силы, воплощающий приверженность традиционным ценностям[370]. Огромная дистанция между этими двумя образами, по мнению автора, только подтверждает тот факт, что авторы литературных произведений имели о солдате такое же превратное представление, какое слепцы в известной басне имели о слоне.

Однако значение литературных топосов как своеобразного источника для реконструкции воинской ментальности, по существу, остается не освещенным в работе Каррие. Этот вопрос был поставлен Дж. Лендоном. По мысли американского историка, литературно-риторические топосы следует рассматривать не как точные указания на мотивы поведения в индивидуальных случаях, но как такую фикцию, которая служит ключом для понимания того, каким, с точки зрения самих древних, должен быть существующий порядок вещей. В этом плане даже самые малодостоверные сообщения оказываются весьма информативными, указывая на более широкие реалии и нормы[371]. Конечно, там, где солдаты изображаются бесчестными существами, наравне с рабами, античных писателей можно заподозрить в аристократическом высокомерии; когда же, напротив, представления солдат отождествляются с собственными ценностями авторов, последних можно подозревать в невежестве; а если приписываемые солдатам взгляды нужны для тех или иных полемических целей, чтобы поведать знатным римлянам о них самих, то возникает подозрение в сознательной подтасовке фактов. Но несмотря на все эти подозрения, полагает Лендон, античные историки дают достаточно точную и целостную картину солдатских ценностей, признавая и подчеркивая наличие в армии особого морального кодекса, отличного от их собственного[372]. Принципиально важным представляется также развиваемый Лендоном тезис о том, что осуществление власти в Римской империи на разных уровнях государственной системы – от императора до сборщиков налогов и солдат – воспринималось и оценивалось современниками не в функциональных аспектах, а в персональных и моральных категориях, что непосредственно влияет на характер соответствующих свидетельств.

На важный аспект восприятия образа солдата в общественном сознании республиканского и императорского Рима обратил внимание Р. Алстон, который рассмотрел связь этого образа с римскими представлениями о мужественности. Как отмечает автор, если в период ранней республики не существовало никакой несовместимости между маскулинностью и солдатской службой, то со временем увеличивающийся акцент на статусе свободы, libertas, способствовал растущему расхождению между статусом «мужа», vir, и военной службой в качестве рядового; солдаты не соответствовали аристократическому идеалу мужественности прежде всего в силу своего зависимого состояния, неспособности к самоконтролю, предполагавшей их подчиненность дисциплине, и ограниченной возможности осуществлять potestas (ввиду запрета на брак)[373]. Поэтому воины профессиональной армии рассматривались как люди, стоящие в культурном и моральном отношении несоизмеримо ниже настоящих viri, лишь одной ступенькой выше варваров. Тем не менее власть солдат была реальной и публично проявляемой, а приписывание себе мужественности представителями элиты было следствием политического дискурса. Политические события I–II вв. н. э., однако, показали, что возникли альтернативные центры власти и альтернативные точки зрения на состояние «мужа» и что относительно высокий статус солдат как представителей власти позволял им чувствовать себя viri.