Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

ХУТТЕЛЬ [207]: Нет, всегда сначала тоннаж, потому что это — гибель Англии. Командир должен был сначала всегда по возвращении докладывать командиру флотилии. Мы топили каждого без заблаговременного предупреждения, но этого они знать не должны [208].

Эта цитата из разговора 10 февраля 1940 года, война началась только что. С 6 января подводным лодкам военно-морским командованием было разрешено топить в Северном море без предупреждения и торговые суда нейтральств с Великобританией. Впрочем, подводные лодки должны были действовать по возможности незаметно, чтобы избежать большого международного протеста. Из шести судов, которые подводная лодка U-55 потопила во время своего первого боевого похода в январе 1940 года, было одно шведское и два норвежских. На самом деле подводникам было все равно, кого они потопили. Как показывают протоколы подслушивания, они радовались прежде всего новым возможностям потопить большее число кораблей. К этому относилось и то, что они особенно не думали о судьбе экипажей вражеских судов. Спасение было возможно лишь в исключительных случаях, и его также редко стремились предпринимать.

БАРТЦ*: А что вы делали с экипажами потопленных кораблей?

ХУТТЕЛЬ: Экипажи мы всегда оставляли тонуть. А что можно было еще поделать? [210].

Потопления без всякого предупреждения сильно сокращали шансы выживания экипажей. Из команд 5150 торговых судов, потерянных союзниками во время Второй мировой войны, прежде всего от атак немецких подводных лодок, погибло 30 000 моряков [211].

Структурно такие истории о потоплении сходны с историями о сбитнях, которые рассказывали военнослужащие Люфтваффе. Впрочем, при этом для рассказа нет стольких деталей, а самостоятельные действия или подвиги не играют здесь, естественно, никакой роли, потому что экипажи подводных лодок всегда действовали в составе не менее 50 человек. Флоту также не требовалась социализация для убийства. То, что команды вражеских торговых судов гибли во время морской войны, никто не ставил под вопрос, самое позднее, в 1917 году это стало общепринятой практикой, проводившейся все-ми крупными морскими державами. Возможность спастись за счет индивидуального умения, силы духа и храбрости или виртуозного владения машиной во время войны на море для отдельных людей представлялась лишь очень условно. Если попадают в вас — вы тонете, если попадают в других — то тонут они. В связи с этим демонстративная уравновешенность, отсутствие эмоций в рассказах о потоплении не удивляет. Так близко люди не хотели бы подпускать смерть к себе. Кроме того, здесь речь идет о пусках торпед со сравни-тельно больших расстояний, и результаты, в отличие от летчиков, большинство подводников чаще всего не видело. Во время надводной атаки ее свидетелями были всего четыре человека на рубке, во время подводной атаки цель видел только командир в перископ. Остальной экипаж мог слышать только шумы затопления поврежденного корабля. Но и от этого не стоит ждать вы-разительности.

Убивать как оккупанты

С античных времен понятие того, что является военным преступлением, постоянно и сильно изменялось. Поэтому вряд ли тоже можно установить масштаб применения насилия, который мог бы считаться «нормальной» войной. Принимая во внимание необозримое число людей, в ходе истории ставших жертвами неограниченного насилия во время войн, можно было бы задаться вопросом, не является ли следование правилам, ограничивающим насилие во время войны, вообще исключением, а отсутствие правил — нормальным состоянием. Этому можно противопоставить то, что ни одно общественное поведение, а вместе с этим и ни одна подтвержденная историческими источниками война, не происходили без правил, в том числе и Вторая мировая. Относительные рамки солдат давали им ясное представление о том, какой вид насилия допускается, а какой — нет. Это не означает, что нельзя было выйти за границы допустимого. Точно так же несомненно, что во время Второй миро-вой войны неограниченность насилия качественно и количественно достигла своего временного высшего пункта. В этом ближе всего подошли к «тотальной войне» — во всяком случае, многократно теоретически описанному состоянию [212]. Опыт Первой мировой войны в дискуссиях, имевших место в военной среде в межвоенный период, повлиял на то, что многие рассматривали радикализацию войны как необходимость или неизбежность. Новая война должна была стать «тотальной» — в этом были едины многие эксперты [213]. Различия между комбатантами и некомбатантами казались в борьбе на выживание наций, ведущейся массовыми армиями, и насколько возможно мобилизованными обществами, более неуместными. Так, в межвоенный период, несмотря на некоторые попытки, не удалось придать ожесточению войны регулируемое содержание [214]. Влиятельные крупные идеологии, общий отказ от либеральных идей, развитие новых вооружений, таких как стратегические бомбардировщики, все более расширяющиеся мобилизационные планы, превратили все стремления ограничить насилие в макулатуру.