Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

К этому добавился многообразный опыт насилия 1918–1939 годов (Гражданская война в России 1918–1920 гг., подавление восстаний в Германии 1918–1923 гг., гражданская война в Испании 1936–1939 гг., война между Японией и Китаем с 1937 года), который диаметрально расходился с попыткой ограничить насилие в войне. Так, заключение второй Женевской конвенции об обращении с военнопленными (1929 год) не смогло тоже оказать решающего влияния против этого развития.

Пугающий размах неупорядоченного насилия во время Второй мировой войны многократно описан и объяснен взаимодействием ситуативных и целенаправленных факторов. В особенности идеологизация, как было уже в по-токе колониальных войн, должна была привести к тому, чтобы не признавать противника равноценным и безусловно его убивать. Если взгляды, политического и военного руководства хорошо подтверждаются соответствующими документами, то вопрос об отношении отдельных солдат к этой проблеме, как и прежде, остается открытым. Что было для него военным преступлением и какие правила войны были закреплены в его относительных рамках?

В рассказах солдат термин «военное преступление» не играет никакой роли, такой же малой, как Гаагские правила ведения сухопутной войны или Женевская конвенция. Решающим отправным пунктом для солдат был только обычай войны — то есть то, что допускается делать на войне. Вскоре после начала войны все стороны вели неограниченную подводную войну, жертвой которой пали десятки тысяч моряков торговых судов. В любом случае они не были врагами, которых необходимо было уничтожить. Им не помогали, по-тому что тем самым можно было самим подвергнуться опасности, или потому, что их судьба некоторым была безразлична. Однако существовало признанное правило — специально не убивать потерпевших крушение, и известны лишь немногие случаи, когда это правило нарушалось. В воздушной войне до апреля 1942 года с немецкой стороны не допускались «террористические налеты» на заведомо гражданские цели. Но еще задолго до этого, как мы уже видели, для экипажей бомбардировщиков различия между военными и гражданскими «мишенями» были сняты. Целью становилось все, даже если это пока не соответствовало официальной директиве штаба командования Люфтваффе. Здесь видно, как применение насилия изменило сами правила и существенно рас-ширило границы допустимого.

Но война не стала беззаконной: в то время как тысячи британских граждан погибали под градом немецких бомб, сотни британских пилотов разрывало на части пулеметными очередями, действовало табу на то, чтобы «приканчивать» спрыгнувших с парашютом пилотов. И наоборот, спасающийся из подбитого танка экипаж чаще всего убивали. В воздухе и на земле царили разные правила, которые, несмотря на отдельные нарушения, соблюдались с удивительным постоянством. Так как военное право и военный обычай постоянно находились в переменных соотношениях, установленные международным законодательством правила в некоторой степени действовали, потому что они, по крайней мере, образовывали определенный ориентир. Меньше всего это относилось, правда, к ведению сухопутной войны. Когда брали пленных, охраняли оккупированные области, боролись с партизанами — царили законы частного здравого смысла — вроде потребности войск в собственной безопасности или удовлетворения материальных или сексуальных потребностей. Индивидуальное применение насилия в этих условиях также становится возможным и более вероятным, точно так же, как изнасилования или индивидуально мотивированные убийства. Другими словами, война сама по себе открывает социальное пространство, совершенно иным образом открытое насилию, чем мир. Насилие здесь более ожидаемо, приемлемо, нормально, чем в мирных условиях. Условия для применения инструментального насилия — то есть захвата территорий, ограбления побежденных, изнасилования женщин и т. д. — изменяются сами с динамикой военных событий, так же как и условия для применения аутотельного насилия, то есть насилия для самоуспокоения, или «бессмысленного» насилия. Переходы между типами насилия в определенной мере размыты, так же как и граница между международно узаконенным и преступным насилием в ходе военных действий представляется чрезвычайно тонкой. То, что рассказывали солдаты в протоколах подслушивания, во многих аспектах, конечно, не типично для совершения военных преступлений Вермахтом, но типично для военных преступлений вообще.