Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

РОТКИРХ: Представьте себе, эти евреи, ведь некоторые из них сбежали, те, которые об этом постоянно рассказывают. (…) В мире это когда-нибудь отомстится. Если эти люди, евреи, встанут у руля и будут мстить, то это, естественно, будет ужасно. Но я говорю, это еще вопрос, допустят ли их другие, потому что массы иностранцев, англичан, французов и американцев, им тоже про евреев все ясно. Так что этого снова не будет. Они заключили союз с чертом, чтобы нас победить. Точно так же, как мы тогда заключили союз с большевиками, на время, и они тоже это сделали. В этом еще большой вопрос, какое направление в мире теперь получит преимущество и поверят ли нам люди. Нужно теперь работать над тем, чтобы люди нам верили, и избегать всего, что может снова людей раздражать. Над тем, чтобы им сразу показать: «Дети, мы хотим сотрудничать при построении разумного мира» [321].

Снова потрясает совмещение, на первый взгляд, самых противоречивых аспектов: возмущения акцией уничтожения, лаконичность действующих лиц, когда фюрер СС предложил в угоду Роткирху перенести время своего ежедневного расстрела на вторую половину дня, разнообразие в выборе жертв, как во Львове. И удивляет антиеврейская позиция Роткирха: он один из немногих, которые решительно говорят о «еврейском большевизме» и одновременно боятся мести евреев. Относительные рамки его аргументации, впрочем, допускают представление, что потерянное, очевидно, из-за жестокости международное доверие восстановимо и что потом и немцы снова смогут «сотрудничать при строительстве разумного мира».

Не следует поддаваться искушению и ломать голову над такими расхождениями в восприятии, оценке и аргументации услышанного. Все то, что с сегодняшней точки зрения кажется противоречивым, в свое время, возможно, таким не было. Само собой разумеется, даже если кому-то смысл антиеврейской политики был ясен, они критиковали ее исполнение, точно так же, как само собой разумеется, они могли рассматривать это исполнение как ошибку, вызывающую большую досаду. Поэтому они не хотели, чтобы их сразу исключили из круга тех наций, которые будут отвечать за будущее мировое устройство. Другими словами: расистская картина мира, образующая относительные рамки аргументации Роткирха, не ставится под сомнение несостоятельностью проведения антиеврейской политики, так же как и восприятие себя, показывающее, что с точки зрения мировой политики, как и прежде, следует причислять себя к достойным доверия, равноправным действующим лицам. То, что при более позднем рассмотрении покажется наглой заносчивостью, наивностью или просто глупостью, воспроизводит относительные рамки того времени, которым рассматриваемые действующие лица, такие как Роткирх, подчиняют свое поведение. Полное непонимание неправильности того, что делали или допускали, что характеризует немецкое послевоенное время до 1970-х годов, заложено уже здесь. Можно было бы это определить и как несовместимость относительных рамок Третьего рейха с тем политическим и нормативным стандартом, который был установлен в демократическом послевоенном обществе. И эта несовместимость, конечно же, нередко вела к сильным трениям в виде скандалов в Федеративной республике, связанных с политикой прошлого — от Глобке до Фильбингера [322].

Процитированное в начале этого раздела удивление тем, что, несмотря на Листа и Вагнера, можно считаться «немецкой свиньей», естественно, ясно выражает этим недовольство.

ХЁЛЬШЕР: Понимаешь, то, что они все против нас — вот что непонятно.

ФОН БАСТИАН: Это очень, очень непонятно.

ХЁЛЬШЕР: Может быть и так, как говорит Адольф, что евреи все подстроили.

ФОН БАСТИАН: Англия находится под еврейским влиянием, и Америка тоже.

ХЁЛЬШЕР: Например, сейчас он ругает больше Америку, чем Англию. Америка — главный враг, говорит он.

ФОН БАСТИАН: Да.

ХЁЛЬШЕР: Американские высшие финансы, еврейские финансы. И только потом он говорит про Англию [323].

В относительных рамках уничтожения мнимые способности и влияние евреев укоренились настолько стабильно, что их поведение может служить чуть ли не объяснением всему. Результатом этого является почти рефлекторное обращение к антисемитским стереотипам, даже в рамках высказываний, в которых проявляется налет сочувствия.

КВЕССЕР: Да, и этот еврейский квартал, знаешь, можно было проехать только на трамвае, снаружи всегда выставлялся полицейский, чтобы никто туда не входил. Трамвай остановился, тогда мы увидели, что там происходит: лежит один поперек рельсов.

ВАЛЬФ: Мертвый?

КВЕССЕР: Да, да. Они сбросили одного парня вниз на улицу. О-хо-хо, не хотел бы я еще раз оказаться в этом еврейском квартале! Нет, это было ничего! Первый раз я видел там таких красивых детей, которые там бегали. На одежде у них была еврейская звезда, там были красивые девушки. У них там была оживленная торговля, у солдат с евреями. Евреи работали и на аэродроме за городом. Они туда с собой приносили золотые изделия. И мы давали им за это хлеб, просто чтобы они чего-нибудь получили пожрать [324].