Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

А именно, тогда я был начальником технической части, потому что наш начальник погиб, а я был его заместителем. И тогда я должен был переоборудовать грузовую машину (LKW 8), а именно обить ее прорезиненным брезентом. Ну хорошо, я не знал, зачем это, и все сделал как надо. Машина была выпущена и направлена в распоряжение местной комендатуры. На этом наша работа была выполнена. Когда водитель приехал обратно, лицо у него было белое, как мел. Я спросил его, что случилось, а он ответил, что происшедшее с ним сегодня он не забудет никогда в жизни. Он рассказал: «Мне в кузов машины загрузили гражданских. Там у них было приспособление для выхлопной трубы, они его установили, кузов машины сзади закрыли, а выхлоп направили внутрь. Впереди рядом со мной сел лейтенант СС, пистолет положил на колени и приказал мне ехать». Ну, ему было лет восемнадцать, что он мог сделать, он должен был ехать. Ехали полчаса. Подъехали к яме. В ней уже лежали трупы, слегка присыпанные хлоркой. Он должен был сдать задом, открыл кузов сзади, и они все посыпались. Мертвые от выхлопного газа. На следующий день я снова получил приказ выделить машину для местной комендатуры. Тогда я сказал, что машины не будет. И меня отдали под военный суд за невыполнение приказа. Намеренно грузить людей и душить их выхлопным газом.

РАЙМБОЛЬД: Сын человеческий, Божьей волей.

МЮЛЛЕР: Водителя они заставили, рядом с ним сел один с пистолетом. А меня отдали под военный суд.

РАЙМБОЛЬД: И это все происходит от имени немцев. Не будем удивляться тому, что с нами будет [328].

Этот диалог — один из немногих документальных свидетельств непосредственных очевидцев отравления угарным газом. Он необычен также решительным неприятием происходившего, с которым повествует рассказчик, за которое его, судя по рассказу, даже отдали под суд. Слушатель тоже выглядит потрясенным — очевидно, об убийствах такого рода он до этого не слышал.

Обобщая, можно сказать, что описания уничтожения во всей его многогранности от гетто, массовых расстрелов до лагерей уничтожения характеризуются взглядом, в котором поведение действующих лиц не только описывается в заданных рамках, но и оценивается. Причем оценка поведения, особенно евреев, как правило, совершенно не принимает во внимание вынужденные условия, определяющие границы их свободы действий (как в гетто) или резко ее ограничивают. Эта фигура «blaming the victim»[4] [329] является в психологии предрассудков хорошо описанным образцом восприятия и оценки обращений — «blaming the victim» действует как раз тогда, когда условия, в которых находятся жертвы, оставляют без внимания и ищут причины их поведения в их личности. Этот механизм встречается в связи со всевозможными пред-рассудками по отношению к людям, которые были каким-либо образом деклассированны или обделены, почему неудивительно, что он тоже регулярно проявляется здесь в условиях совершенно одностороннего насилия и крайней общественной стереотипизации[5]. Он встречается и там, где рассказывают об изнасилованных женщинах или о поведении жертв перед расстрелом. Обо всем этом сообщается так, будто в эксперименте над подопытными животными описывается их поведение без упоминания условий, в которых он проводится. Такой способ рассмотрения, который не «затемняет» созданные самим экспериментатором условия в описании поведения жертвы, а совершенно не принимает их во внимание, необходимо снова относить к лежащим в основе относительным рамкам, в которых именно «евреи» принадлежат к совершенно другому социальному универсуму в отличие от рассказчика.

Рудольф Хёсс, которому условия опыта, в котором его жертвы умирали, должны были быть самыми ясными, потому что он сам их устанавливал, занимает в своей автобиографии такую точку зрения, когда он, например, говорит о сотрудниках так называемой специальной команды, то есть тех заключенных, которые приводили жертв в газовые камеры, а после умерщвления доставали их оттуда:

ХЁСС: Таким же своеобразным было, конечно, и все поведение членов специальной команды. Ведь они совершенно точно знали, что по завершении акций их самих ожидает та же судьба, что и тысяч их соплеменников, уничтожению которых они существенно способствовали. И все же у них при этом было усердие, которое меня всегда удивляло. Они не только не говорили жертвам о том, что им предстоит, но и заботливо помогали им раздеваться или насильно тащили упиравшихся. Потом выводили беспокойных и держали их при расстреле. Они вели эти жертвы так, что те не видели стоявшего с винтовкой на изготовку унтер-фюрера, и тот незаметно мог приставить им ствол к затылку. Точно так же они поступали с больными и ослабевшими, которых нельзя было доставить в газовую камеру. Все как само собой разумеющееся, как будто они сами были уничтожающими [330].

Стрельба за компанию