Солдаты вышли из окопов…

Дрался Карцев под Одессой, затем со своей частью морем был отправлен в Севастополь и оттуда, будучи раненным, попал на Северный Кавказ, потом — в Москву. В Москве его хотели оставить комиссаром военного госпиталя, в котором он лежал, но ему удалось отпроситься на фронт. В сорок третьем году, сражаясь под Курском, Карцев встретил Черницкого в деревушке, недалеко от станции Поныри, во время короткой дневки. Части их шли по разным направлениям. Карцев увидел сержанта с лихо заломленной на седеющих волосах пилоткой, узнал взгляд горячих черных глаз. У них было всего полчаса времени, и они не могли наговориться, любовно глядели друг на друга, вспоминали прошлые годы.

— А знаешь, кого я встретил — Рышку, — сказал Черницкий. — Воюет вместе со своим сыном. Его и время не берет: такой же живчик. Звал к себе после войны в гости. Дом у него новый, колхоз — миллионер, дочь там же агрономом работает…

И тут Черницкий хлопнул себя по лбу.

— Чуть было не забыл! Знаешь, кто у нас начальник политотдела дивизии? Казаков! Он всю гражданскую провоевал, потом был в запасе, работал в обкоме партии, а теперь опять воюет.

Полчаса пролетели, как одна минута. Они расстались.

Карцев долго смотрел вслед Гилелю, заправленному с той сноровкой и умением, которые даются только старому солдату. Он улыбнулся: вот она, солдатская судьба! Встретил в походе Черницкого, узнал о Рышке, Казакове… Придется, возможно, и с другими встретиться. Он хотел представить себе нового Мазурина — генерала, командира корпуса, но перед глазами стоял прежний Мазурин в солдатской шинели, такой, каким он видел его в восемнадцатом году.

Карцева назначили заместителем командира батальона по политчасти. Он быстро сошелся с товарищами. Многим из них он годился в отцы, но разница в возрасте не только не мешала, но способствовала сближению: бойцы, видя его опытность и храбрость, узнав силу его характера, привязывались к нему, особенно недавно прибывшие на фронт, которых он заботливо учил.

Условия местности и характер укреплений в Восточной Пруссии, где воевал Карцев в последние месяцы войны, потребовали создания особой тактики боя. При атаке немецких позиций важную роль играли специальные блокировочные группы, созданные для борьбы с дотами. В такую группу входили автоматчики, саперы, приданы были ей два станковых пулемета, один танк и два сорокапятимиллиметровых орудия. Туда подбирали самых опытных и смелых — мастеров своего дела. Эти блокировочные группы при штурме укрепленных полос шли впереди, следом за огневым валом артиллерии.

Как-то вечером Карцев повел группу на мощный пушечный дот, бывший в центре немецкой обороны. Два орудия и танк осторожно двигались вперед. Автоматчики и саперы пробирались за ними. Метрах в ста двадцати от дота орудия и танк стали стрелять прямой наводкой по амбразурам.

— За мной! — скомандовал Карцев и быстро пополз вперед.

Пули густо летели над самыми головами атакующих, рвались снаряды. Кто-то застонал. Карцев видел перед собой узенькую щель дота, откуда строчил пулемет. Он метнул гранату, взялся за автомат. Амбразуры замолкали одна за другой. Саперы со взрывчаткой пробирались в мертвое пространство к доту. Их обстреливали из соседних укреплений, но и там действовали блокировочные группы.

Сапер, молодой коммунист из группы Карцева, умело закладывал взрывчатку. Гитлеровцы били откуда-то минами, земля от взрывов взлетала каскадами, сапер опустил руки и попросил Карцева:

— Доделайте, товарищ капитан, пустяк остался…

Карцев оглянулся, думая, что сапер устал, так спокоен был его голос. Но тот отвалился спиной к стенке дота и закрыл глаза, слабая улыбка скользнула на его губах, и как-то молодо блеснули в этой улыбке белые, крепкие зубы. Осколок мины попал ему в сердце. Карцев привык к смерти, — сколько лет носилась косая над головой, сколько близких и друзей видел он мертвыми, но чистая простота смерти молодого сапера потрясла его. Он уложил взрывчатку, проверил провод и, взвалив себе на спину убитого, быстро пополз к своим. За прикрытием он опустил труп на землю.

— Эх, сынок, — скорбно сказал он и погладил русые волосы сапера.

В один из весенних дней тысяча девятьсот сорок пятого года, в Восточной Пруссии, в районе Толькемита, куда доносилось соленое дыхание Фриш-Гафа, Карцев встретил знакомого связиста из соседней армии и, разговорившись, узнал, что их армией командует генерал-лейтенант Мазурин. Он спросил, как зовут генерала. Связист не знал, но довольно точно описал наружность командующего.

«Он! — решил Карцев. — Как бы мне повидать его?»

Но увидеть Мазурина ему долго не удавалось. И лишь после ликвидации последних немецких войск, окруженных на Земландском полуострове и южнее Кенигсберга, Карцев узнал, что штаб соседней армии находится всего в двадцати километрах от них, и попросил разрешения съездить туда.

Попутный грузовик быстро добросил его до маленького городка. Карцев волновался. Пока подходил к штабу, все думал: «Может быть, не узнает. Столько лет!» Он попросил адъютанта передать генералу короткую записку.