Соленое озеро

— Я тоже француз, — сказал, обращаясь к игрокам, отец д’Экзиль.

Они, посоветовавшись взглядами, посмотрели на него, ничего не отвечая. Наконец тот, который сказал «попик», разразился хохотом.

— Ты — француз? Ну, что ж из этого? Нам начхать!

Он был одет, как все остальные; на голове у него была вылинявшая шапочка, голубая кисточка которой болталась на спине.

— Ты — француз, ну и что же? Неужели ты не понимаешь, что те, кто здесь, чихать хотели на Францию?

Другие с трусливым одобрением рассмеялись.

— Прежде всего, где ты был 25 июня 1848 года?

— Здесь, — ответил иезуит.

— А! Ты был здесь. Хорошо! А я был на площади Бастилии; я намочил свой платок в крови твоего товарища Аффра. Я стрелял вместе с Коссидьером и Луи Бланом.

— Коссидьер и Луи Блан бежали, — сказал иезуит.

— Бежали! Что ты говоришь?

— Я говорю, что они бежали в то время, когда ссылали в Алжир несчастных, которых они толкнули на бунт, — спокойно сказал патер.

— A! — сдерживая ярость, сказал другой. — А 2 декабря, где ты был?

— Тоже здесь, — сказал отец д’Экзиль.

— Здесь. Хорошо. А я был на баррикадах вместе с Виктором Гюго.

— Виктор Гюго никогда не был на баррикадах, — улыбаясь, сказал отец д’Экзиль.

— Никогда не был на баррикадах! Виктор Гюго! Толкуй!

— Монсеньор Аффр был там, он-то был, — сказал патер. Он схватил поднятую руку своего собеседника и заставил его снова сесть среди товарищей перед разбросанными картами.

У того на губах выступила пена.

— Ханжа! Лицемер! Грязный ханжа!

— Я ухожу, — грустно и высокомерно произнес отец д’Экзиль. — Если я кому-нибудь из вас понадоблюсь, то ему стоит только позвать меня. Пусть он обратится к капитану Ван-Влиту. Я приду.

И он медленно удалился, преследуемый ругательствами зуава-революционера.

Перешагнув через границу лагеря, он спустился по течению Иордана и остановился в пустынном месте, где, как он знал, никто не увидит его. Там он прислонился лбом к стволу дерева и с минуту неподвижно простоял так.

Скоро он отодвинулся от дерева. Его утешило журчание воды и, в особенности, интенсивная жизнь животных близ него и вокруг него. Ах, милые звери, вам еще не отвели на золотой доске мира достойного вас места. В проточной воде прыгала, в поисках потерпевшей крушение саранчи, форель. Плавали зеленые и голубые щуки. На прибрежную траву выскакивали из старых, гнилых пней мускусные крысы с дрожащими черными кроличьими усами. Они усаживались вертикально на задних лапках. Они и патер смотрели друг на друга. «О брат величайшего из святых, — как бы говорили они, — нам нечего бояться тебя, не правда ли? Ты немного выиграешь, если раздавишь одну из нас ударом каблука, и у тебя на подошве будет волочиться бедная черная шкурка, пропитанная кровью. Мы идем к тебе. Мы грызем только старые, никому не нужные вещи. Мы кусаем только тогда, когда нас пугают. Ах! если бы люди могли то же самое сказать о себе!» Из стеблей душистого чернобыльника прокрадывались куропатки, оставляя в траве сейчас же выпрямлявшуюся борозду. Изумрудные стрекозы слегка касались древовидного ладанника, и как раз над головою отца д’Экзиля ворковали две очаровательные горлинки, которые походили на пленниц в сетях среди тоненьких веточек ивы.

С бесконечными предосторожностями, чтобы не распугать этот маленький любимый им мирок, опустился отец Филипп на камень. Вода и животные пели. Отдавшись на несколько минут течению своих мыслей, он доверил окружавшей его природе то, что его мучило.

Он отпускал свою мысль плыть по воле журчащего ручья; потом минутами, как рыбак, коротким движением притягивающий к себя слишком далеко отплывшую пробку, возвращал ее к себе обратно.

О чем думал он? Кому какое дело! Зачем обнажать священную тайну души, разбирать ее, анализировать ее, устанавливать отдельно каждую пружинку, как мы делаем, когда подробно исследуем, согласно инструкции, каждую из деталей ружья образца 1886 года, измененного в 1893 году! Не лучше ли стараться непосредственно изучить действие неразобранного ружья, не вдаваясь в роскошь анализа.

Перед отцом д’Экзилем тихий, спокойный зеленый протекал Иордан. Глядя на его чистые, прозрачные воды, нельзя было без содрогания представить себе отвратительную пропасть рассола — Соленое озеро, куда, меньше, чем за три лье отсюда, вливались эти воды.

Во мху ползали жуки, над ним пели пташки. Отец д’Экзиль блуждал взглядом вокруг. Вдруг у него вырвался жест изумления.

На плоском камне, рядом с ним, лежала книга, одетая в серый люстриновый чехол.

— А! — вырвалось у него.

И он раскатисто рассмеялся, читая заглавие раскрытого им томика:

Прощание Адольфа Моно со своими друзьями и с Церковью. От октября 1855 г. до марта 1856 г.

Наткнувшись на эту книжку в самом сердце Дальнего Запада, под сто пятнадцатым градусом долготы, иезуит испытывал такое же изумление, как если бы он нашел аргумент bona fide в «Провинциалках».

Раскрыв книгу наугад, он прочел: