Солёный арбуз

— Нет, — обернулся Николай, — сегодня я не уезжаю в Аскиз. Завтра утром. Сейчас нужно отнести кое-какие документы.

— Завтра утром?

— Да, кстати, — вспомнил Николай, — а с кем это пил Кешка перед тем, как пойти в кино?

— Ничего он не пил, — хмуро проговорил Виталий. — Ничего, кроме чая.

— Ну да! — сказал Николай. — Тут комиссия приехала из Абакана, начали меня таскать. Все допытываются, был ли он пьян или нет. А один из этой комиссии, въедливый такой тип, уже ткнул в меня пальцем: «Вы, наверное, сами с ним пили! Вы ответите! Вы развалили воспитательную работу в бригаде...»

— Ничего он не пил, кроме чая.

Букварь молчал-молчал, а потом сказал тихо:

— Николай, тебе бы стоило остаться. Ведь... Ну, сам знаешь, бывают такие трудные минуты. Просто нужна твоя поддержка. И мне, и Спиркину, и...

— Слушай, Букварь. — Николай говорил доверительно. — А мне, думаешь, легко? Думаешь, мне нравится все это? Теперь начнут таскать... Бригадир... Будут припоминать вечно. Пусть даже это и неправда. И звания никогда не добьешься... Развалил воспитательную работу!.. А тут еще история с Ольгой всплыла. Эта волынка не по мне.

Букварь никогда не видел его таким испуганным и таким чужим.

— Он не пил! — промычал Спиркин. — Это просто несчастный случай.

— Ну да! — Николай махнул рукой. — От него можно было ждать всего. Вы уж тогда подтвердите, что меня рядом с ним не было.

Он нагнулся, дернул дверцу тумбочки, стал копаться в верхнем ее отсеке, и Букварь снова вспомнил коричневую спину, мускулы, ходившие под загорелой кожей, и ватные куски пены, падавшие на пол у ног этой тумбочки.

«Ну вот, теперь уходит командир. А как же твоя теория? Как же скала под названием «Тарелка»? Снова смеется Бульдозер, снова шепчут мраморные слоны: «Все вы такие. И Николай такой». Разве ты не понимаешь, Николай, что тебе уходить сейчас нельзя, ну просто невозможно? Я мог найти объяснение тому, что произошло у тебя с Ольгой, но я...»

— Я пойду, — сказал Николай.

Спиркин все еще что-то мычал, а Виталий ходил по комнате и курил.

Николай был уже у двери, и тогда Виталий послал ему вдогонку слова:

— Значит, сбегаешь?

Николай остановился у самой двери, застыл, держась за поблескивающую стальную ручку. От ямки на его левой щеке стала разгораться улыбка и тут же потухла.

— Сбегаешь, значит?

— Что? — спросил Николай.

— Ты просто струсил!

— Чего, интересно?

— Сам прекрасно знаешь чего!

— Ну ладно, — резко сказал Николай, — это уж мое дело.

И дверь он закрыл резко.

— Самое настоящее предательство! — вскочил Букварь.

— А ты помолчи, — устало сказал Виталий. — Что ты можешь? Ты все равно не можешь быть объективным... Как, впрочем, и я.

— Почему?

— А потому... а потому, что я люблю Ольгу. И ты ее любишь.

— Ты говоришь ерунду! Про меня...

— Я знаю, что говорю.

— Бросьте вы, — проворчал Спиркин, — тут есть еще одна бутылка... Надо только отбить сургуч...

35

Буратино спал, уткнувшись носом в угол.

Он спал сидя, скрючившись, подтянув оранжевые колени к морковному подбородку. От потолка к нему тянулись черные нити, обхватившие его пояс. Пластмассовый человек был подвешен к потолку, посажен на нитяную цепь, как заурядная дворняжка.

— Ольга, ты спишь? — спросил Букварь.

Ольга лежала на кровати в ковбойке и лыжных брюках, лежала на животе, примяв лицом подушку. Она помотала головой, даже не подняла ее.

— Я думал, ты спишь, — сказал Букварь — Девчата из вашей комнаты уже пошли в столовую. Ты бы тоже шла.

Ольга подняла голову, привстала, опустила ноги на пол. Она сидела теперь против Букваря, и Букварь видел, что глаза ее не покраснели, они были только чуть-чуть сонные. А он боялся, что глаза у нее будут красные.

— Я не пойду. Нет аппетита.

Ольга поправила кофту, достала из кармана брюк толстую редкозубую расческу и стала приводить в порядок волосы.

Букварь молчал, растерялся, не знал, о чем говорить, когда он увидел, что глаза у Ольги не красные. «А почему они должны обязательно быть красными?»

— Я насчет Даши, — соврал Букварь. — Я слыхал, что она решила работать на стройке. И будет в вашей бригаде.

Ольга кивнула.

— Вы уж там... Вы уж с Зойкой возьмите над ней шефство.

— Угу, — кивнула Ольга, — ты не беспокойся.

Букварь смотрел на ее черные густые волосы, на длинные тонкие Ольгины пальцы, и ему хотелось провести рукой по ее угольным волосам. Он топтался на месте, словно забыл урок, вызубренный и теперь вылетевший из памяти.

— Да, вот еще, — вспомнил вдруг Букварь, — ты еще не знаешь. Мы заявление Мотовилову подали. Я, Спиркин и Виталий. Мы решили учиться на путеукладчиков... Ты еще не слышала?

— Нет, я не слышала.

— А мы вот... Он подписал. Завтра переезжаем в Курагино. От бригады все равно остался пшик. Значит, переезжаем...

— Значит, переезжаете...

— Все равно ведь наш поезд из Кошурникова уходит. Здесь только 241-й останется. Печорский. А наш весь будет в Курагине и на Кизире. И вашу бригаду переведут через недельку Ты что, не знаешь?

— Нет. Не знаю...

— Сегодня уж всем объявили. Сегодня...

Букварь осекся. Стал уныло водить пальцем по желтой скатерти, разложившей подсолнухи на квадратном столе.