Солёный арбуз

Ольга не слушала. Отвечала словно из вежливости, безучастным, чужим голосом. Букварь старательно тер подсолнухи, и из них могло бы уже потечь масло.

— Что? — спросила Ольга. — Что ты сказал?

— Я? Я ничего не сказал.

— Угу, — кивнула Ольга.

Она вытащила Буратино из его скучного угла, ткнула пальцем в пластмассовую спину, и Буратино, описав дугу, начал раскачиваться на черных нитках перед Ольгиными глазами.

— Садись, Букварь, что ты стоишь?

Теперь Буратино с повисшими желтыми руками и опущенным морковным носом раскачивался перед глазами Букваря. Маятник, отмеряющий Ольгину тоску.

— А погода все держится, — сказал Букварь. — Жаль, что купаться негде. Ничего, теперь в Курагине...

— Да, в Курагине...

Она снова толкнула пластмассовую спину, и маятник начал вести свой счет быстрее.

— Оль, — сказал Букварь, — ты провожала его? Ольгины плечи вздрогнули, пошли вверх, изобразили недоумение: «С какой еще стати?» «У плеч своя азбука, — подумал Букварь, — как у флажков на корабле».

— Они уехали очень рано, — палец еще раз придавил подсолнух, — часов в пять. Мы со Спиркиным подняли головы, но так и не встали. Виталий даже не проснулся, когда он уходил.

Буратино проплыл вправо, и Букварь машинально скосил глаза вправо. Его раздражало медленное, размеренное движение пластмассового парня, посаженного на цепь.

— Вот ведь, — сказал Букварь, — оказался человек подонком.

Ольга сидела молча.

— Оль, ты особо не переживай. Не выдумывай себе горя... Нет, на самом деле. Даше ведь труднее... Ты...

Ольга встала.

Быстро прошла мимо Букваря и остановилась у стола.

— Уходи, — тихо сказала Ольга.

Букварь повернул голову в ее сторону и смотрел удивленно, словно понять не мог, чего она хочет.

— Уходи! — Ольга кричала. Стояла, сжав кулаки, решительная. — Уходи! Ты ребенок, и не получается из тебя утешителя! Повзрослей!

Букварь резко встал.

Пошел быстро к двери, не глядя на Ольгу, стиснув зубы, у двери обернулся неожиданно и увидел не Ольгу, а скрюченного Буратино, повисшего беспомощно в воздухе, увидел черные нити, натянутые, перекрутившиеся, вздернувшие Буратино над полом. «Все сейчас вот так перекрутилось...» Букварь, застыв на секунду у двери, рванулся к остроносому парню, дернул со злостью черные нитки, и они повисли на его пальцах.

— Ты что? — подскочила Ольга. — Зачем? Букварь, стараясь быть спокойным, медленно снял с желтого пояса нитки, скомкал их, бросил в угол и усадил Буратино на скатерть с подсолнухами.

— Он хоть и пластмассовый, — сказал Букварь, — а все же человек. И ни к чему сажать его на цепь, как дворняжку.

На улице жарило солнце. Отрабатывало за июньские каникулы.

«Ну, сходил? А зачем? Успокаивать? Успокоил? Или проверить слова Виталия? Так он же сказал ерунду. Чепуху! Сам, наверное, любит, вот и кажется ему всякая чепуха! А я... А мне... Просто... мне очень хотелось увидеть Ольгу...»

36

Костыльные молотки были тяжелые, с длинными деревянными ручками. Молотками полагалось пришивать рельсы к шпалам. Рельсы в Курагино завезли, а шпалы полеживали где-то в Абакане. Молотки стучали на плакатах.

— ...креозот — это черная маслянистая жидкость, которой пропитаны шпалы...

Макогон ходил у доски и тыкал указкой в разноцветные квадраты. Макогон был худой, длинношеий, похожий на гусака.

Спиркин записывал все старательно, спешил, звякал пером о коричневые бока чернильницы. Открытая чистая тетрадь лежала на парте перед Букварем. Букварь сидел, подперев рукой голову, и сдирал ногтем черную блестящую краску

— Все поняли? И вы, Колокшин, поняли? Повторите.

— Что? — спросил Букварь.

— Он устал. — Шепот у Спиркина получился таинственный. — Мы весь день собирали дом за конторой...

— За конторой? — сказал Макогон, и ободранная указка снова уткнулась в зеленый квадрат.

На плакатах передвигались по рельсам краны-путеукладчики, рабочие тащили захватами рельсы. Захваты были похожи на большие щипцы, а собранные звенья — на широкие лестницы с толстыми ступеньками.

— О чем ты думаешь? — прошипел Спиркин. — Зачем же тогда ходить на курсы?

— Ладно, отстань! — обиделся Букварь. — Занимайся своим чистописанием.

Он взял ручку, макнул перо в чернильницу, и на тетрадочный лист спрыгнула клякса. Букварь подумал и положил ручку. Ну ее к черту!

«А вот если такими щипцами колоть сахар, получится что-нибудь или нет? Только нужен здоровый кусок сахара. Наверное, размером с целого Спиркина...»

— ...и все пока. — Указка постучала по доске. — Где-то у насыпи валяется несколько шпал. Видел я. Может, все-таки удастся провести практическое занятие? Вы свободны...

Хлопают крышки парт. Будущие путеукладчики свободны. Длинный Макогон смотрит, наверное, сейчас в спину ему, Букварю, и укоризненно качает головой.

— Букварь! Букварь! Что вы так долго!

Вот тебе раз! Зойка. Собственной персоной. Великолепная, как всегда. Топчет у крыльца пыль стройными, загорелыми ногами.

— Я приехала, Букварь. Ты видишь?

— Зойка!

— А ты все учишься! Это уж точно! А у вас, к сожалению, ноги кривые... Нет, это я не тебе, Букварь, это я вон тому парню с восьмеркой вместо ног.

— У тебя новая прическа. Ты похожа на Бабетту.

— Это заметно?