Солги обо мне. Том второй

— Какой у меня срок? - спрашиваю сухими губами, которые уже почти не в состоянии разлепить.

Конечно, салдафонша не отвечает и на этот вопрос.

Меня привозят в ярко-освещенную палату, и я болезненно морщусь, пытаясь спрятать лицо в плече, чтобы не ослепнуть. Здесь терпко воняет антисептиком, но я, по крайней мере, успеваю увидеть большой гинекологический стол в центре и врачей в белых халатах. Среди них, кажется, та белокурая женщина, которая уже пару раз осматривала меня на УЗИ, но я снова не уверена. После всех этих бесконечных резиновых дней без границ, таблеток, терапии у врача, задающего сводящие с ума вопросы, я больше не могу отличить реальность от своих выдумок.

Врачи о чем-то переговариваются между собой, кто-то надавливает мне на живот, кто-то разводит ноги, и я чувствую неприятное давление в промежности.

— Открытие на три сантиметра.

Мне никто ничего не объясняет, сколько бы вопросов я не задавала.

Поясницу снова простреливает, на этот раз так сильно, что я срываюсь на крик.

Кто-то придавливает мою голову обратно к креслу, фиксирует, держа меня за щеки, словно бешеное животное.

— Нужно потужиться, Вероника, - говорит белокурая доктор, хотя сейчас я почти не узнаю ее лицо. - Давай, ради ребенка. На счет три.

Я пытаюсь, но у меня не получается.

В голове такая каша.

— На три, ты меня слышишь? - Надо мной склоняется похожее на чернильную маску лицо.

Хочется кричать от ужаса, потому что прямо сейчас я готова поверить во что угодно, даже в то, что меня для ужасных опытов похитили инопланетяне.

Они говорят что-то о предлежании, но я снова почти ничего не разбираю.

— Тужься, - грубый женский голос откуда-то сзади. Наверное, та, что держит меня за руку. - Или твоего ребенка мы достанем по частям.

Я пытаюсь.

Делаю глубокий вдох, сжимаюсь, насколько хватает сил.

— Молодец - говорит белокурая доктор. У нее единственной здесь голос похож на человеческий, а не на набор электронных звуков. - Давай, еще раз, по моей команде.

Я делаю все, что мне говорят, но это настоящая пытка, которая отнимает у меня все больше и больше сил.

Чья-то тень на стене заносит надо мной шприц, но я не чувствую укола.

Через минуту потуги становятся такими стремительными, что мне кажется, будто еще немного - и у я разорвусь пополам.

— Нужно резать, - говорит кому-то врач. - Она сама не справится.

— Нет, - мотаю головой, но здоровая баба позади снова грубо вжимает мою голову в подушку кресла. - Не делайте больно моему ребенку… Не надо. Умоляю…

Металлический лязг и короткое давление внизу, после которого я выдыхаю словно в последний раз… и чувствую странное облегчение.

Я знаю, что ребенок уже не во мне.

Моргаю, чтобы фокусироваться на маленьком комочке, который держит белокурая доктор. Он весь покрыт розовой слизь, крохотный и сморщенный, и между им и мной еще тянется странная синюшная пуповина.

— Это мальчик? - не могу рассмотреть.

Она бьет его по попе, но он не издает ни звука.

— Почему… он не кричит? - Я прикусываю губу так сильно, что кровь брызжет в рот. - Что с ним? Почему он не плачет?!

Белокурая кивает, но не мне, а кому-то из тех «невидимок», которые все это время послушно исполняли ее приказы - делали мне уколы, держали мои ноги, надавливали мне на живот. Я пытаюсь вырваться, но чем больше барахтаюсь, тем сильнее тону. Поверхность подо мной становится густой, как пластилин, и с каждым новым движением я все глубже в ней вязну.

Мой ребенок не кричит. Он лежит на обернутой в силиконовую перчатку руке и выглядит таким… не живым.

— Почему он не плачет? - едва ворочаю языком. - Дайте его… мне…

Стоящая за мной санитарка надавливает ладонью мне на грудь, пока другая набирает из ампулы белую жидкость в шприц. Мою руку крепко держат, пока она нащупывает и пробивает иглой вену.

«Белая» снова шлепает малыша, но он не издает ни звука.

— Дайте его… мне… - Мой язык как будто раскисает во рту. - Умоляю… дайте его… мне… прошу…

Перед глазами все плывет.

Что они мне вкололи? Жидкую смерть? Хорошо, если так - я не хочу жить, если моего малыша не будет рядом. Не хочу. Господи, ты не можешь быть таким жестоким.

В ушах появляется навязчивый писк, как после громкого взрыва, которым перебило барабанные перепонки. Ужасно хочется закрыть глаза и закончить все это, но я до последнего не свожу взгляда с ребенка. Он должен закричать. Он должен быть таким же сильным, как его отец.

Моя маленькая планетка с черным пушком волосиков на голове.

«Закричи, пожалуйста», - мысленно упрашиваю я, потому что больше не в состоянии проронить ни звука.

Мой маленький Марс.

Я почему-то уверена, что это мальчик.

Кто-то из них говорит про реанимацию и о том, что она для меня я понимаю по тому, что меня снова куда-то везут, но где-то между встревоженными голосами, шорохами и лязгом инструментов у меня уже не хватает силы на вдох.

Глава сорок вторая: Юпитер

Глава сорок вторая Юпитер

Я надеялся, что ребенок все-таки не выживет.