Солги обо мне. Том второй

В палате гасят свет и я, подождав несколько минут, пока затихнут шаркающие шаги в коридоре, встаю, медленно продвигаясь к окну. У меня такая плотная решетка, что я не смогу просунуть между прутьями даже кулак, но даже если бы смогла - стекло все равно отодвинуто в раме на добрых полметра, и его никак не разбить. Но зато у меня есть этот вид - единственное, что хоть как-то меняется в моей затворнической жизни. Только благодаря ему и редким осмотрам у врача, я понимаю, сколько времени прошло на самом деле.

Несильная тянущая боль в пояснице заставляет опереться на подоконник. Я даже стул подвинуть не могу, потому что вся мебель здесь прикручена к полу огромными болтами, которые не под силу выкрутить, кажется, даже Гераклу.

Сегодня весь день жуткая слабость. То есть, сильнее чем обычно, потому что после всех этих таблеток и сеансов «индивидуальной терапии» я чувствую себя как выжатый лимон двадцать пять часов в сутки. Наверное, если бы не растущий внутри меня малыш, я бы давно сдалась и просто засохла. Говорят, так бывает, когда человек так сильно тоскует, что его мозг думает, что тело пришло в негодность, и начинает выключаться сам по себе.

Не знаю, насколько это научно обоснованно, но, кажется, именно это явление называют «умер от тоски». Папа однажды рассказывал, что именно это случилось с дедушкой, когда резко и неожиданно от сердечного приступа умерла его жена. Он так горевал, что «сгорел» за пару месяцев - и однажды его просто нашли мертвым в своей постели, куда он лег спать, но уже не проснулся.

Первые дни, когда я начала приходить в себя (точнее, мне начали это разрешать), я пыталась понять, что происходит, где я и почему вокруг все такое странное и незнакомое. Я почти ничего не помнила о том, что было до того, как проснулась здесь, глядя в идеально белый потолок, который очень сильно не похож ни на квартиру Олега, ни на нашу с Меркурием квартиру, ни на дом моих родителей. Потом, когда начала потихоньку вставать и находить на своем теле следы мелких шрамов, память постепенно вернулась, хотя я до сих пор не могу заполнить огромные пробелы и не уверена, что у меня получится сделать это самостоятельно, без помощи толкового психиатра. Здешний, к которому я хожу на терапию, проболтался, что в моей карточке указан диагноз «острый маниакально-депрессивный психоз».

Я помню, как увидела оставленный без присмотра телефон охранника.

Как запретила себе сомневаться и думать о последствиях.

Как схватила его и заперлась в ванной.

Как начала набирать номер Меркурия, хотя знала, что он уже не ответит…

А потом бы громкий голос Олега, очередная порция угроз и грохот, после которого я уже ничего не помнила. Только редкие отголоски голосов, холодные пальцы у себя на щеках, вдавливающие челюсть как это обычно делают домашним животным, когда хотят заставить их проглотить таблетку. Только в меня вливали что-то настолько крепкое, что задеревенел язык.

А потом я уснула. Надолго, как будто на целую жизнь.

И когда пришла в себя - мир для меня сузился до этого замкнутого пространства. Белого и безопасного до тошноты. Смешно сказать, но сейчас мое единственное развлечение - это окно. По крайней мере, я могу смотреть туда, в реальность с дождем и ветром, и фантазировать о том, какой стала жизнь без меня.

Как там Алёнка?

И Ольча?

Родители?

Пошел ли на поправку Костя?

За все это время меня здесь не навестила ни одна живая душа. Даже Олег, хотя, когда я вернула себе способность более-менее нормально рассуждать, я была уверена, что рано или поздно он обязательно появится, чтобы выкатить свою любимую претензию в духе: «Ты не захотела играть по правилам, девочка, так что расхлебывай последствия».

Боль в пояснице становится настолько тянущей, что я, собравшись с духом, потихоньку, по кругу, придерживаясь за все, что может служить опорой, бреду до кровати. Но все равно останавливаюсь на полпути, потому что от резкого прострела куда-то в копчик начинает темнеть в глазах.

Одной рукой обнимаю живот, делаю глубокий вдох.

В жизни «за мягкими стенами» я читала о первых признаках наступающих родов, но все они начинались с мокрых пятен на полу, за которыми должны начаться схватки. В темноте ничего не видно, поэтому просто щупаю себя между ног. На пальцах остается влага. А теперь, когда глаза привыкли к темноте, замечаю маленькую лужу около кровати.

И очередной прострел заставляет вскрикнуть, но не от боли, а скорее от паники, потому что я понятия не имею, вовремя ли это или еще слишком рано.

А еще ужасно боюсь рожать здесь, в этом ужасном месте, где на меня смотрят как на сумасшедшую.

— Может, ты потерпишь, маленький? - поглаживаю живот, прислушиваясь к ощущениям.

Это ничего не изменит, даже если случится чудо - и Вселенная перенесет мои роды на завтра или на «через неделю». Никто не спасет меня из этого места - ни сегодня, ни завтра, ни через неделю.

— Нам еще рано, да? - Господи, я даже не знаю, какой у меня срок. Хотя если уже весна, то… как раз пора?