Солярис. Непобедимый. Звёздные дневники Ийона Тихого

– Значит, что же? Они его перестроили? Он уже под их контролем?

«Все говорят «они», – подумал Рохан. – Как будто это живые разумные существа…»

– А протон его знает. Кажется, нарушилась только связь.

– Так чего ему по нам бить?

Снова стало тихо.

– Неизвестно, где он? – спросил тот, который не был в рубке.

– Нет. Последнее сообщение было в одиннадцать.

Кралик мне говорил. Видели, как он крутился по пустыне.

– Далеко?

– А что, боишься? Километров полтораста отсюда.

Для него это час ходу. Если не меньше.

– Может, хватит этого переливания из пустого в порожнее? – сердито вмешался боцман Бланк, чей резкий профиль показался на фоне разноцветных огоньков.

Все замолчали. Рохан медленно повернулся и удалился так же тихо, как и пришел. По дороге он миновал две лаборатории. В большой было темно, из маленькой сквозь иллюминатор, находившийся под потолком, в коридор падал свет. Рохан заглянул внутрь. У овального стола сидели только кибернетики и физики – Язон, Кронотос, Сарнер, Ливин, Зорахан. Еще кто-то, повернувшись к остальным спиной, в тени наклонной переборки программировал большой электронный мозг.

– …есть два эскалационных решения, одно – аннигиляция, другое – самоуничтожение, остальные – планетного масштаба, – говорил Зорахан.

Рохан не переступил порога. Он снова стоял и подслушивал.

– Первое основано на возможности образования лавинного процесса. Нужен антимат, который войдет в ущелье и останется там.

– Один уже был… – сказал кто-то.

– Если у него не будет электронного мозга, он сможет работать, даже когда температура превысит миллион градусов. Нужен плазменный излучатель, плазма не боится звездных температур. Туча будет действовать так же, как и раньше, – постарается его уничтожить, войти в резонанс с управляющими контурами, но их не будет. Не будет ничего, кроме субъядерной реакции. Чем больше материи примет участия в реакции, тем более бурной она будет.

Таким способом можно стянуть в одно место и аннигилировать всю некросферу планеты…

«Некросфера… – подумал Рохан. – Да, ведь кристаллики мертвые…Ученые… Всегда выдумают какое-нибудь красивое новое название».

– Мне больше нравится вариант с самоуничтожением,

– сказал Язон. – Но как вы себе это представляете?

– Ну, идея основана на том, чтобы сначала вызвать образование двух больших «тучемозгов», а потом столкнуть их. Нужно заставить тучи отнестись друг к другу, как к конкуренту в борьбе за существование…

– Это я знаю, но как вы хотите это сделать?

– Нелегко, конечно, но возможно, поскольку туча только псевдомозг, а значит, не способна рассуждать…

– Надежнее планетный вариант, с понижением среднего годового облучения… – заговорил Сарнер. – Достаточно четырех водородных зарядов по пятьдесят – сто мегатонн на каждое полушарие, всего максимум восемьсот…

Воды океана испарятся, увеличится облачный покров, альбедо возрастет и оседлый симбионт не сможет доставлять нужного для размножения количества энергии…

– Расчеты базируются на непроверенных данных, –

запротестовал Язон.

Видя, что начинается спор специалистов, Рохан отступил от двери и пошел дальше. Он возвращался к себе не на лифте, а по крутой стальной лесенке, которой обычно никто не пользовался. Он прошел несколько отсеков. Видел, как в ремонтном цехе люди Девре возились со сварочными аппаратами около больших, неподвижно чернеющих арктанов. Издалека заметил овальные иллюминаторы госпиталя, в которых горел фиолетовый притемненный свет.

Какой-то врач в белом халате бесшумно прошел по коридору, за ним автомат нес набор поблескивающих инструментов. Рохан миновал пустую и темную кают-компанию, клуб, библиотеку, наконец очутился в своем отсеке, прошел каюту астрогатора и задержался, словно желая что-то подслушать, но из-за гладкой двери не вырвалось ни звука, ни луча света, а крышки иллюминаторов были плотно затянуты болтами с медными головками.

Только в каюте Рохан снова почувствовал усталость.

Он весь обмяк, тяжело сел на койку, сбросил ботинки и, закинув руки за голову, улегся, глядя в слабо освещенный ночником низкий потолок с делящей его пополам трещинкой на голубом лаке. Он бродил по кораблю не из чувства долга, не из любопытства к разговорам и жизни других людей. Он просто боялся таких ночных часов, потому что мысленно видел картины, которые не хотел вспоминать.