Солнечная

Продолжать этот разговор в голом виде было невозможно. Он ушел в ванную, чтобы надеть халат, а когда вернулся, с удивлением увидел, что она одевается. Веселость ее не покинула. Он сел на стул подле кровати и наблюдал, как она влезает в юбку, а затем с кряхтением нагибается, чтобы завязать шнурки. Наконец он сказал:

– Дарлина, давай внесем ясность. Мы не поженимся.

Закалывая волосы перед зеркалом, рядом с телевизором, она сказала:

– Мне надо заглянуть домой принять душ и переодеться. Вечером я должна часок поработать в школе. Но ты не волнуйся. Никки через десять минут заканчивает в аптеке, она меня подбросит.

Приведя себя в порядок, она присела на край кровати, к нему поближе. С печальной улыбкой похлопала по колену. Ему уже не хотелось ее отпускать. Может, его тяга к женским телесам является оборотной стороной самовлюбленности? Его жизнь – это кривая, неуклонно ползущая вверх: от Мейзи к Дарлине.

– Слушай меня, – заговорила она. – Несколько вещей, о которых тебе следует знать. Первое: ты не идеален и я тоже. Второе: я тебя люблю. Третье: я всегда предполагала, что ты женат. Ты ничего не говорил, я не спрашивала. Мы взрослые люди. Четвертое: из разговора с Мелиссой я узнала, что нет никакой миссис Биэрд. Пятое: несколько раз, когда мы занимались любовью, ты говорил, что хочешь на мне жениться. Шестое: поэтому я все решила. Мы поженимся. Ты можешь сколько угодно вопить и отбрыкиваться, я настроена серьезно. И я тебя дожму. Вам, мистер нобелевский лауреат, не отвертеться. Свадебная карета уже выехала, и ты в ней сидишь!

Сколько веселья, сколько безудержного оптимизма и благорасположения. Вот она, истинная американка. Он рассмеялся, а потом и она. Последовал поцелуй, переросший в глубокий поцелуй.

– Ты великолепна, и я на тебе не женюсь, – сказал он. – Ни на ком, в принципе.

Она поднялась, взяла сумочку.

– Во всяком случае, я выйду за тебя замуж.

– Побудь еще. Я отвезу тебя домой.

– Не. Зря я, что ли, оделась? Еще опоздаю. Знаю я тебя.

Она послала ему с порога воздушный поцелуй и вышла.

Сидя на стуле, он подумал, не позвонить ли Хаммеру узнать, как прошла встреча с адвокатом. Разговор пойдет легче, решил он, после душа. Еще он подумал, не посмотреть ли по телевизору местные новости, лишний раз убедиться, что проект освещается в полном объеме, но пульт был под какой-то из подушек, в дальнем конце кровати, а двигаться с места ему не хотелось, пока во всяком случае. Он впал в летаргическое состояние, и даже мелькнула мысль, что было бы хорошо, если бы его перевезли на каталке в соседний номер, где кровать заправлена, и одежка не падает со стула, и содержимое открытого чемодана не грозит начать свое наступление. Увы. От этого мира ему никуда не деться. Стало быть, сейчас он примет душ. Но он так и не встал. Он подумал о Мелиссе и Катрионе, с каждой минутой приближающихся к Лордсбургу, мчащихся по шоссе на закат, и о том, как мудро он поступил, ничего об этом не сказав Дарлине. Она бы предложила им всем обсудить их будущее за ужином. Интересно, подумал он, где остановился Тарпин, и тут же себе напомнил, что завтра у него большой день, после чего вернулся по кругу к Хаммеру. А дальше его сонный мозг начал перебирать перипетии сегодняшнего вечера, поэтому, когда в дверь бабахнули кулаком или ногой, он от неожиданности подпрыгнул на стуле и грудь прошила острая боль. И еще – два мощных удара, сотрясающих фанеру.

– Сейчас, – закричал он. – Открываю.

Потянув на себя дверь, он всосал внутрь теплую сухую волну от нагревшегося за день асфальта и увидел Хаммера на фоне оранжевого неба, а за ним габаритную фигуру в костюме.

– Даже не спрашиваю разрешения, – произнес Хаммер тусклым голосом. – Считай, что мы уже вошли.

Биэрд, пожав плечами, пропустил их в комнату. С какой стати тогда ему извиняться за этот бардак?

Хаммер был бледен, лицо окаменело. Тем же лишенным интонаций голосом он представил мужчин друг другу:

– Мистер Барнард, мистер Биэрд. – Обычно он представлял последнего как «профессора».

Биэрд пожал руку гостю и жестом пригласил их на развороченную кровать, единственное оставшееся посадочное место, а сам снова сел на стул. Барнард, державший в одной руке папку, другой с брезгливой гримасой прошелся по простыне, явно озабоченный тем, чтобы всякие там секреции не оставили пятен на его сером шелковом костюме.

Хаммер уселся рядом, и все трое оказались в такой тесной компании, как детишки в доме, сбившиеся в кучку, чтобы в дождливый день замутить какую-нибудь пакость.